И только бродя по вершинам дальних холмов в ненастную погоду, когда поблизости не было ни единой живой души, или прячась в своем укромном убежище, она ощущала себя свободной от унизительной нелепой жизни.
На это местечко, скрытое от посторонних взглядов, она наткнулась случайно вскоре после того, как стала пасти овец. Несколько месяцев она выжидала и наблюдала, не ходит ли туда кто-нибудь другой. Время от времени на холм забредали другие пастухи, дровосеки, нищие, цыгане, детишки частенько вскарабкивались на крутые склоны; но водоем находился слишком высоко и был к тому же совершенно скрыт от глаз. Мэри и сама обнаружила его только потому, что ей пришлось спуститься по каменному карнизу, когда она спасала козленка, застрявшего на выступе скалы. Уже поймав испуганное животное, блеявшее и бившееся в ее руках, она вдруг приметила, что тот самый карниз, на котором она стоит, ведет дальше, окружая скалу. Девушка прошла по нему до следующего выступа и за ним под нависающей скалой увидела водоем.
Его питал источник, скрывавшийся среди камней в глубине небольшой пещерки, наполовину заполненной водой. Тонкая струйка чистейшей воды была настолько скудна, что даже в дождливую погоду скорее капала, нежели сбегала по расселине меж валунов. Разросшийся со всех сторон папоротник обрамлял естественный бассейн, словно нарочно укрывая его от нескромных взглядов. Много раз Мэри пыталась высмотреть это убежище со стороны долины, однако с такого расстояния разглядеть можно было лишь сам холм и ничего более. И маленькая пещерка с ее бассейном стала для девушки благословенным спасением.
Стремясь сохранить тайну своего прибежища во что бы то ни стало, Мэри и словом не обмолвилась о нем ни одной живой душе и всякий раз, отправляясь в холмы, принимала чрезвычайные меры предосторожности. Словно браконьер, спасающийся от егерей, она петляла по холмам, погоняя перед собой стадо и заметая следы. Она намеренно громко подзывала собак, желая обезопасить себя от чужого присутствия. И если только в поле зрения попадался случайный путник, она нарочно вела стадо в противоположную сторону, отвлекая на себя внимание. Когда же кто-нибудь оказывался в опасной близости от пещерки, она смело направлялась прямиком к человеку и уводила его подальше от заветного места с такой же отвагой, с какой жаворонок отвлекает хищника от собственного гнезда.
Стояла середина июля, и, слава Богу, большая часть сена была уже убрана. Люди хорошо помнили, как два ненастных лета подряд на корню сгноили сено и урожай, оставив и следующий год недородным. Три голодных зимы подряд сильно напугали и истощили большинство бедных людей в долине, и даже запасы вполне состоятельных хозяев, таких, как отец Мэри, оказались под угрозой. Девушка заметила, как оживают старые суеверия. И касалось это не только погоды и урожая. Только вчера, закончив скирдовать последний стог сена, косари шумной гурьбой явились в трактир отпраздновать окончание работы, и между ними разгорелся нешуточный спор, кто из жителей долины дольше всех поддерживает огонь в очаге.
По всей Западной Европе в сырых нищих хижинах чадил торфяник, обогревая людей зимой и летом. Поленья в камин подкидывали лишь изредка, да и то только узловатые корни, что не годились на поделки для продажи. Дешевый, грязный торф сильно дымил и разносил запах гари по всему жилищу, так что кристаллики соли проступали на нем точно изморозь. Победил же в споре Хэнкинс из Лортона, которому повезло больше всех: его бабка привезла торфяник из Ирландии, где его добывали вот уж больше ста лет. И славился он дешевизной и отменным качеством. Хэнкинс рассказывал, что в его семье до сих пор сильно суеверие, будто случись очагу потухнуть по вине домочадцев, то души людей, живущих в доме, тотчас же покинут их. После чего разговор пошел о том, как хоронят покойников, и ежели мертвого мужчину или женщину пальцем ткнет убийца, то непременно потечет кровь. Случись такие пересуды долгими темными северными ночами, то все вокруг натерпелись бы страху. Но вот в самый разгар лета, после изнуряющей работы на сенокосе, когда над головой жаркое кобальтовое небо, беседы такие не столь пугали, сколь забавляли.
Весна и лето в том году выдались на редкость хорошими: в свое время пролились обильные дожди, да и сухая, жаркая погода установилась на все время сенокоса, трава не полегла и поднялась вовремя. Урожай тоже обещал уродиться богатым, поскольку зерно налилось в полную силу.
Найдя неподалеку приметный валун, Мэри нарочно положила на него узелок с вязанием, с тем чтобы случайный путник, доведись ему проходить мимо, увидел ее рукоделье и решил, будто пошла она совсем в другую сторону. Сама же, настрого наказав собакам, стерегущим отару, охранять подступы к своему тайному убежищу, она в последний раз внимательно оглядела окрестности, убеждаясь, что поблизости нет ни единой живой души. Только далеко внизу, в самой долине между холмами, на разморенном полуденной жарой поле заметно было едва уловимое оживление. Из дальнего леса доносились мерные удары топора по дереву, где-то поблизости, в траве, звонко журчал неприметный ручей, иссушенный вёдреной погодой. Она неторопливо прошла до самой скалы, от которой начинался карниз, затем склонилась к земле, словно срывая цветы, и ловко скользнула на нагретую палящим июльским солнцем поверхность камня. Пройдя несколько шагов, Мэри обогнула выступ и — вот он, ее бассейн, ее укромное убежище. Она торопливо стянула с себя тяжелое длинное платье и нижнюю рубашку, одним сильным движением швырнув одежду в заросли папоротника, и ступила в прохладно-освежающую прозрачную воду.
Перед тем как окунуться в нее, Мэри несколько секунд пристально всматривалась в зеркальную поверхность воды, ловя в ней свое незамутненное отражение. Сейчас, обнажившись, наедине с собой, она видела, что и в самом деле хорошо сложена. Выросшая на простой деревенской пище, она к тому же много работала на ферме и вдосталь бродила по окрестным холмам. И потому, наверное, ее тело, гибкое и юное, обладало не только немалой выносливостью, но и чувственностью, о которой, однако ж, знала лишь сама Мэри.
Затем она медленно опустилась, с удовольствием ощущая, как миллионы крохотных холодных иголочек впиваются в кожу, бодря и оживляя. От ласкового прикосновения родниковой воды мурашки побежали по телу. Ей нравилось само это ощущение, в такие моменты она воспринимала собственное тело как нечто сказочно прекрасное, готовое дарить ей несказанные наслаждения. Пара гребков — и Мэри оказалась на самой середине водоема, давая возможность прохладной воде окутать ее со всех сторон. Затем она легла на спину лицом к чистому синему небу. Она неторопливо распустила необычайно длинную косу, короной уложенную вокруг головы, и густые волосы поплыли по воде. Они лениво колыхались, будто водоросли, медленно покачивающиеся в струях океанского течения. Распускаясь все больше, они образовывали полукруг, светлый, точно солнечные лучи, похожий на нимб святых. И в переливах мокрых волос, на которые солнце отбрасывало яркие блики, ее лицо стало казаться совсем маленьким и в особенности беззащитным. А бледная кожа и вовсе приобрела мраморный оттенок.
Мэри лишь слегка двигала руками и ногами, стремясь удержаться на плаву, в то время как взор ее был обращен к жаркому чистому небу над головой.
