И именно этот самый Хоуп вмешался в его мысли и чувства. Он не мог выносить избалованного и изнеженного младшего сына графа Хоуптона. Он презирал ту легкость, с какой фортуна теперь предоставляла ему возможности одну за другой, те самые возможности, о которых человек низкого происхождения и мечтать бы не смел. Но он был связан с Хоупом и должен быть терпимым к нему. Потерять полковника значило гораздо больше, нежели потерять самого себя: все равно что упустить единственный внезапно подвернувшийся ему шанс начать жить той самой жизнью, к которой он так страстно стремился все это время.
— Но для самого себя я всегда буду называться Джоном, — прошептал он зеркалу. — Для себя самого я по-прежнему останусь Джоном, просто Джоном, простым Джоном, Джоном, как меня назвали при крещении. Доброе английское имя — Джон…
Полковник Мур оставил свою карточку, и на следующее утро, ровно в одиннадцать часов Хоуп прибыл в арендованную виллу на побережье озера. Ему сообщили, что мистер и миссис Мур отправились вместе с мисс д'Арси по каким-то непредвиденным делам и не вернутся по крайней мере в течение ближайших двух недель, однако даже такой отдаленный срок оставался под вопросом.
Шишка фурункула беспрерывно ныла: он не до конца сумел ее вычистить. Хоуп решился на весьма болезненную и неприятную уксусную припарку.
Гостиница «Рыбка»
Баттермир располагался в девяти милях от Кесвика по верховой дороге и в четырнадцати по дороге для карет — обе крутые и трудные для проезда.
Гостиница «Рыбка», на сей момент переполненная в связи со свадьбой Тома и Элис, находилась между озером Краммокуотер и прилегающим к нему озером Баттермир. Гостиница представляла собой группу строений, конюшен, коровников и дворовых построек. Иногда это заведение еще называли «Озерная форель», из-за его вывески, на которой, хотя и весьма топорно, однако же вполне точно была изображена именно эта рыбка. Она водилась в здешних краях, и все же поймать ее можно было лишь в самых глубоких озерах — озеро Баттермир относилось именно к их числу, — но благодаря своему удивительно нежному вкусу приобрела немалую популярность в качестве модного деликатеса среди лондонских гурманов.
Гостиница располагалась именно в том живописном месте, в каком и следовало находиться заведениям подобного толка. Доведись самому Господу Богу путешествовать по долине, так и он бы, наверное, остановился отдохнуть именно на том самом месте, где находилась «Рыбка». Уж не говоря о том, что из ее окон открывались прелестнейшие виды на всю долину, она к тому же имела и множество иных преимуществ. Так, она со всех сторон была окружена пойменными лугами, сочными и зелеными всякое лето, поскольку питались они влагой с соседних водопадов и бурных чистых ручейков, бегущих с холмов. И сладкое разнотравье их навевало безмятежность и умиротворение.
Джозеф Робинсон не уставал благословлять удачу, которая позволила ему жениться на будущей наследнице столь прекрасного местечка. Собственной энергией и неусыпными стараниями он довольно быстро превратил бывшую пивную в уютный и такой милый приют для путешественников — один из лучших в стране и, как ему хотелось верить, даже во всем мире. Работа на фермерских землях, прилегавших к гостинице «Рыбка», никогда не доставляли ему такого удовольствия и счастья. Будучи родом из Кокермаута, что раскинулся всего в десяти милях от Баттермира, Джозеф Робинсон считал себя исконно городским жителем, и ему недоставало ни терпения, ни опыта заниматься столь кропотливым и тяжелым сельским трудом. И вскоре соседи оставили его в покое, смирившись с тем, что земли вокруг гостиницы остаются в совершенном запустении. Без хорошего дохода, который он получал от гостиницы, Робинсон уж верно и вовсе погряз бы в долгах. Но с тех пор, как Мэри повзрослела, именно она стала управляться со всеми делами. А уж без нее…
Каждую пятницу ранним утром она относила немного еды для Китти Доусон. Мэри была рада возможности вырваться из гостиницы. На самом деле она лишь находила предлог остаться в полном одиночестве. Отец же такие прогулки не одобрял.
— Это вовсе не значит, будто он против, — устало втолковывала ей мать, как обычно поддерживая мужа и стараясь объяснить дочери суть дела.
— Я знаю.
— Просто он сильно беспокоится, когда ты уходишь. Он всегда беспокоится.
— Я знаю. — Он и в самом деле за нее переживал.
Она и без того прекрасно знала об его тревогах. Однако ж она также твердо знала, что тот нежный и добрый человек, который прячется в нем, с воодушевлением воина стал бы сражаться за ее счастье, и в ее жизни бывали моменты, когда он делался и впрямь самоотверженно заботлив. И потому она стоически сносила выпады и мелочную опеку со стороны другого жившего в нем человека.
— И не стоит волноваться, Мэри, — промолвила мать ставшие такими привычными за последние несколько дней слова. Глаза ее светились заботой. Ее «девочке» вот уже двадцать четыре года, а мужа как не было, так и нет — вот в чем дело. — Вот увидишь, все еще обернется самым лучшим образом. Уж можешь поверить, тебе это не принесло бы ничего хорошего. — Женщина огляделась по сторонам, убеждаясь, что Джозефа поблизости нет и, стало быть, разговор их подслушать он не сможет, хотя еще совсем недавно она видела, как он уходил на озеро удить рыбу. — Все это… — добавила она, бросая неодобрительный взгляд в сторону гостиничного зала, — все это…
— Я ненадолго.
— Такая девушка, как ты…
— Мама, ты сама вышла замуж поздно, тебе тогда было гораздо больше лет, чем мне теперь.
— Но меня-то не считали красавицей. — Уж что верно, то верно, однако, несмотря на свое рябое лицо, она многого добилась в жизни. Впрочем, она и сама прекрасно понимала, что ее руки стали просить не столько из любви, сколько по расчету. — И кроме того, мой отец был настоящим тираном.
Он желал иметь только одну дочь, да и то для услужения в доме.
Казалось, она забыла о том, что и ее дочь могла бы ожидать подобная участь.
— Я всегда хожу навестить Китти по пятницам.
— Но ты уходила только вчера… о Боже. — Она схватилась за сердце. Несмотря на все лечение, боль временами давала о себе знать. Доктор Лазенби из Нортона настоятельно рекомендовал почаще давать себе отдых, хотя, работая на ферме, в гостинице, да к тому же с утра до вечера проводя в заботах о муже и дочке, выкроить время для передышки было весьма трудно.
Мэри помогла матери сесть на стул, принесла ей нюхательную соль, затем стакан имбирного вина и позвала со двора Энни, которая с таким усердием принялась суетиться вокруг больной, что миссис Робинсон поневоле ощутила себя сначала избалованным ребенком, затем наступило некоторое облегчение, и в конце концов горячая забота о ее здоровье совершенно смутила ее.
— Подите прочь. Подумаешь — боль! Уже почти прошла. Ведь правда, Дэмсон? Правда… Дэмсон… да?
Кошку по кличке Дэмсон когда-то научили «выговаривать» некоторые слова, и теперь по команде она могла промурлыкать нечто весьма похожее на «да». Мэри налила ей блюдце молока.
