Камера, в которую меня заключили, хоть и находится в подземном узилище, все же лучшая из всех, где мне до сих пор доводилось пребывать. Тюремщик настроен весьма дружелюбно. Каждый день мне подают свежие креветки и съедобных моллюсков, которых, как поведал мне тюремщик, приносит с залива некто, не желавший называть своего имени.
* * *
Мальчик родился в конце июня. Роды прошли легко, однако новорожденный оказался крайне слабым. Мэри почти не спала ночами, беспрестанно беспокоясь о ребенке, она довела себя до такого состояния нервного истощения, что в конце концов молоко пропало, и Элис, которая родила чуть раньше, пришлось грудью кормить малыша. По определенным причинам эта спасительная помощь от постороннего для нее, хотя и близкого, человека внезапно вызвала приступ самой безудержной и яростной ревности; всякий раз, как подруга брала на руки мальчика, Мэри едва с ума не сходила, и бедняжке Элис было даже страшно отправляться в гостиницу «Рыбка». Том же убеждал ее, что она просто должна это делать ради прежней их дружбы.
Несмотря на то что по календарю уже значилось лето, погода в долине стояла довольно холодная, и ребенок сначала подхватил бронхит, который затем перешел в воспаление легких. Мэри с безумным неистовством ухаживала за малышом, нянчила его, в отчаянии беспрерывно заглядывая в медицинские книги и готовя для него все новые и новые настойки и отвары из лечебных трав. Она даже послала в Кокермаут за врачом, а тем временем сама слегла от нервного и физического истощения, пытаясь спасти ребенка. Но все напрасно. Он умер спустя три недели после рождения, и лишь несколько человек смогли стоически вынести мучительные рыдания Мэри и ее глубокое отчаяние.
Вордсворт написал следующие строки, посвященные Мэри и печальной судьбе ее умершего ребенка:
Она жила среди холмов в томительном покое,
Где ждали деву лишь любовь и детство золотое,
И, целомудрие храня, стремясь к уединенью,
Красоты гор ценить могла и пестрых трав цветенье.
Без низких помыслов, тревог, она жила на свете,
Но час печальный, роковой настиг ее в расцвете;
И вот уж спит в земле сырой, близ маленькой часовни,
Ее новорожденный сын — невинный, безгреховный.
Едва успев увидеть свет, обрел приют бессрочный,
Смерть его душу забрала, явившись в час урочный.
Покойся с миром, сын холмов, прославленный молвою,
И путник, мимо проходя, поникни головою.
И вопреки веленьям бурь, невзгодам и ненастьям,
Мать и дитя нашли покой, отринув все несчастья.
Джон, рожденный так же как и его отец в июне, обрел упокоение.
Судебные разбирательства в Карлайле, август 1803 года
В Карлайле, как думалось Хэтфилду, его содержали вполне сносно. Его доставили в город в первую неделю августа за девять дней до начала слушаний, дабы он успел подготовиться к суду. Его тюремщик, мистер Кемпбелл, круглолицый, любезный и веселый, точно озорной монах, приветствовал нового постояльца тюрьмы с тем радушием, с каким приветствовал бы Джона сам Джордж Вуд, а карлайлская тюрьма представлялась бы столь же уютным местечком, как и гостиница «Голова королевы».
— Уж так приятно, — заверил надзиратель, — готов служить к вашему удовольствию.
Подобное обращение всколыхнуло в душе его все самое лучшее, он подал тюремщику гинею с таким смешанным чувством дружелюбия и надменности, что мистер Кемпбелл немедленно и безоговорочно перешел в ряды ярых сторонников Хэтфилда.
Первым к нему явился преподобный Марк, который исполнял обязанности тюремного капеллана наравне с преподобным Паттерсоном. Именно от Марка Хэтфилд и узнал историю Карлайла — значимость римского завоевания для основания крепости, и притязания на то, что якобы именно Карлайл был столицей при короле Артуре, о завоевании этого края норманнами, о величайших войнах с Шотландией, когда Карлайл, как разменная карта в игре, переходил из одних рук в другие; узнал он и о том, как короля Шотландии короновали в этом городе, и о том, что величайший завоеватель Англии, король и воин, захоронен на кладбище близ Бурга-на-Песках. После того, как две национальные армии сошлись в битве на границе и увидели, как враждующая сторона покинула Англию морем близ Солуэй, что в заливе Солуэй-Ферт, местные семьи в течение трех веков враждовали с Карлайлом, поскольку город представлял собой единственный оплот порядка и законности на многие мили к югу и северу, пока Яков
[53]
не объединил два враждующих королевства дипломатическим путем. И наконец, заключил свое повествование тем, как Красавец принц Чарли
[54]
явился в город в сопровождении ста волынщиков всего шестьдесят семь лет назад — некоторые люди, которые, еще будучи маленькими детьми, оказались свидетелями того знаменательного события, и по сию пору живут в городе.
Хэтфилд даже почувствовал себя несколько польщенным, поскольку на их с Мэри пути через Карлайл, делал экскурс в его историю. Для него эта была весьма благодатная тема.
Он планировал использовать отпущенные ему девять дней перед судебным разбирательством. Здесь должна была сыграть определенную роль его внешность, его взаимоотношения с посетителями — в особенности со священником, — его защита, его манеры, стратегия. Он был убежден, что Микелли прибудет в город до начала слушаний и позволит ему использовать себя и детей в качестве смягчающих вину обстоятельств. Он нисколько не тешил себя иллюзиями по поводу того, каков будет вердикт присяжных в отношении его двоеженства — в особенности если их жены станут присутствовать на заседаниях. В то же время ему было предъявлено обвинение совсем не в этом преступлении, и все события, происходившие вокруг него, напоминали быстрый поток реки, что вращает лопасти водяной мельницы. Ему предъявляли обвинение в преступлении, которое каралось смертной казнью через повешенье. И все же Джон знал: всегда сохраняется хотя бы ничтожная возможность, что судья проявит милосердие. Или же — правда, такое случалось крайне редко — из Лондона придет бумага с отсрочкой исполнения приговора или помилованием. У него была возможность побороться.
Но отныне и навсегда теперь ни малейшего изъяна, чтобы комар носа не подточил: характер следовало выдержать совершенно и сформировать его окончательно.
Он попросил доставить ему несколько предметов, которые бы привнесли в его жизнь больше удобств — велел подать еще бумаги и чернил, новое перо и еще кларету. Ужасающие лишения, в которых он провел последние восемь месяцев, не позволяли ему в достаточной степени тратить деньги, которые он прихватил с собой из Брикона, — к тому же в Лондоне у него скопилось немало средств от поклонников, да и Ньютон слегка пополнил его запас. Он вполне мог себе позволить тратить некоторые средства, не считать деньги и в дальнейшем рассчитывать на то, что когда вести о его прибытии разойдутся в обществе, то в притоке новых сумм не будет недостатка.
