Весь двор суматошно готовился переехать на время из Петербурга в прежнюю столицу русских царей, Москву, где в конце апреля 1742 года в Успенском соборе должна была состояться коронация. Но уже с конца марта по разбухшим от весенних оттепелей дорогам потянулись дормезы,
[18]
колымаги,
[19]
повозки с багажом и прислугой.
– Ты тоже едешь? – спросил Вася у Пузыря.
– К сожалению, нет, – со вздохом ответил старейшина шутов. – Нас не берут. Коли царица захочет посмеяться в Москве над нелепицами природы, с нее достаточно будет племянника.
– Конец шутовству?
– Думаю, что этого не случится. Просто нас на несколько месяцев положат под сукно, пока добрая русская шутка вновь не войдет в моду.
– А до той поры что собираетесь делать?
– Грызть ногти с досады, а не то рвать на себе волосы. Но я уверен, что государыня вновь призовет нас. Может, тебя тоже потребуют.
То, что могло Васю порадовать до женитьбы, сейчас показалось таким несуразным, что он возмутился:
– Как возможно, Пузырь! Не забывай, что я женатый человек!
– Ну и что? Все знают, что ты женат. Но твоя жена, к несчастью, не нашего племени.
– Ты ей это ставишь в упрек?
– Отнюдь! Просто хочу сказать, что брак, которым ты так гордишься и который, несомненно, тешит тебя как мужчину, мешает твоему ремеслу.
Вася возмущенно посмотрел на Пузыря, давая понять, что он не приемлет шуток подобного рода. А ведь Пузырь, кажется, не шутил. Он с задумчивым видом усердно дул на горячее, отхлебывая маленькими глоточками чай из большого стакана. Зная основательность суждений приятеля, Вася предпочел с ним не спорить и перевел разговор на другое.
Ему было не по себе. Вернувшись домой, он даже словом не намекнул Наталье, о чем судачил Пузырь. И все-таки какие-то слухи о его разговоре со старинным приятелем дошли до семьи. Но его домашних – жену, Евдокию, отца – сейчас занимало только одно: умонастроение Ее Величества накануне великих событий в Кремле. Обсуждая предстоящую коронацию и этот повальный отъезд высоких персон из столицы в Москву, Пастухов сокрушался, что его сын, столь прославленный шут, не был приглашен Елизаветой Петровной для увеселения близких к трону людей. Евдокия, напротив, считала, что в этом был знак тонкого обхождения царицы с одним из своих подданных. С женитьбой на красивой молодой женщине Вася для Ее Величества больше не шут, а простой человек, как все. Скроенный как обычные люди, он для нее не карлик, а малорослый мужчина. Что-нибудь, наверное, значит, что он теперь живет с молодой женой в доме отца, а не на этаже шутов во дворце. Наталья тоже была уверена, что за поступками Елизаветы Петровны надо усматривать перемены к лучшему: великодушный человек, государыня не могла не обласкать молодых супругов, к тому же таких необычных.
Так получилось, что этим вечером все собрались за одним столом в доме у Пастуховых: прекрасный случай поговорить, высказать наболевшее. Оказалось, что Сенявские тоже внимательно следили за бурной жизнью двора и огорчались, что их приглашают во дворец только на официальные приемы. Но они не разделяли радостных ожиданий хозяев дома, напротив, опасались, что женитьба Васи на их дочери, решенная когда-то Анной Иоанновной, придется не по душе новой императрице. Сенявский хорошо помнил, как Елизавета Петровна, царевной, ходила по струнке перед прежней правительницей. Злопамятная, она, по его словам, могла теперь отыграться на тех, кто был в милости у соперницы. Короче говоря, брак их детей, свершившийся в свое время по воле Анны Иоанновны, Елизавету Петровну мог только раздражать. Мысль о том, что над его горемычной головой могут вновь сойтись две самодержицы, живая и мертвая, возмущала Васю, и, однако же, он понимал: если битва случится, не в его силах будет ей помешать. Заметив, что муж опечалился, Наталья стала его увещать:
– Полно, Вася… Нас это не касается… Чем меньше мы будем думать о том, что затевается во дворце, тем счастливее будем жить.
Беспечность дочери рассердила Сенявского.
– Ты как малое дитя, Наталья! Возможно ли в наше время жить в своем гнездышке беззаботной птичкой? Впрочем, от бурь не убережет и гнездо! Не забывай, что над нами Бог, а по правую руку от Господа Бога – царица.
– Она там недавно устроилась! – усмехнулась Наталья. – Третьего дня там сидела другая!
Пастухов посчитал, что сейчас самое время вступить в разговор, добавить свою крупицу соли в общее варево. Охотник до высоких речений, напыщенных слов, актер, Иван Павлович, возвысив голос, непререкаемо, словно пророк, провещал:
– Запомни, Натальюшка, люди уходят, но их дела остаются. Цари и царицы смертны, бессмертны их высокие помыслы и Россия! Когда стоишь у высокой лестницы, не забывай сосчитать ступеньки. Умение оценить расстояние сделает тебя мудрой, а значит, счастливой. Не так ли, Виктор Сергеевич?
Сенявский, спохватившись, захлопал. Галина и Евдокия его поддержали. В этом единодушии зрелого опыта Вася с горечью усмотрел некий сговор времен объединять поколения родителей против своих не умудренных жизнью детей. Ему вдруг захотелось поскорей распрощаться с Сенявскими, пожелать доброй ночи отцу, Евдокии и, уединившись с Натальей, продолжить прерванный разговор, важность которого она одна могла сегодня понять. Однако, оказавшись с женой на своей половине, Вася почувствовал, что никакие слова не избавят его до конца от тревоги. Наталья поняла это первой. Она без слов взяла его ласково за руку и потянула к постели. Исполненный благодарности, Вася безропотно покорился. В очередной раз, прежде чем слиться душой, они сливались телами. Вася сжимал Наталью в объятиях, забывая в блаженстве обо всех неприятностях. Сейчас были только тела, такие разные и такие обоюдно желанные. Удивительно, страх перед завтрашним днем обострил чувства.
XII
Те, кто сопровождал Елизавету Петровну в Москву и присутствовал на торжествах, по возвращении все как один признавали, что ее коронация превзошла по блеску коронации всех предыдущих цариц и что городские гулянья, устроенные по этому случаю, свидетельствовали о любви народа к новой императрице. Конечно, когда наполовину выгорел дворец Головина, где временно остановилась Елизавета Петровна, некоторое смятение было… Но так как жертв при этом не обнаружилось, а дворец сразу же начали восстанавливать, страсти быстро утихли.
Уже на следующий день после пожара по всему городу были устроены балы и зрелища. Елизавете Петровне настолько полюбилось в Москве, что она решила там задержаться долее, чем было задумано. Эта непредусмотренная задержка императрицы раздражала Ивана Павловича. Дома среди своих он со всей решительностью осуждал государыню. Разумеется, ее место никак не в Москве, а в столице, где уже накопилась гора неотложных дел. В Москве всего и работы, что потехи да танцы! Послушать злые языки, так она там три раза на дню меняет платья, тратит деньги на украшенья, разоряя казну да слушает льстивых говорунов. Нетерпение Ивана Павловича на самом деле объяснялось иными причинами. Боярин очень надеялся, что государыня по приезде удостоит его вниманием и ему наконец-то будет позволено бывать во дворце во всякое время – особая милость, которой он столько лет ждал. В доверительном разговоре с Васей он даже как-то признался, что очень рассчитывает на него. Они с Натальей напомнят о нем Елизавете Петровне, а по возможности и расположат императрицу к нему.
