Это был черный день для Аб эр-Расула Ахмада — после того, как у него вырвали признание, ему пришлось отвести Эмиля Бругша из Службы древностей в пещеру.
Да, я был вооружен до зубов, со мной была моя верная винтовка и патроны, — писал Бругш об этом своем приключении, — но ведь единственным, кому там можно было доверять, был мой ассистент из Каира Ахмед-эфенди Кемаль. Любой из местных с удовольствием застрелил бы меня, будь я один, ведь каждый из них понимал, что я пришел лишить их источника дохода. Но я ничем не выдал своего страха. Просто делал то, что должен был делать. Расчистили вход, я спустился и обследовал коридор. Скоро мы добрались до фарфоровых погребальных подношений, металлических и алебастровых сосудов, тканей и безделушек. За поворотом показались саркофаги для мумий, и в таком количестве, что я был просто потрясен. Придя в себя, я рассмотрел их, как мог, при свете своего факела, и понял, что в них находятся мумии царствующих особ обоего пола. И это было еще не все. Опередив своего проводника, я добрался до самой комнаты и там увидел еще больше огромных тяжелых саркофагов, прислоненных к стенам или лежавших на полу. В их золотых крышках и отполированных поверхностях отразилась моя взволнованная физиономия. Казалось, я смотрю в лицо собственным предкам.
Среди обнаруженных в этом тайнике были мумии самых знаменитых царей и цариц Нового царства: Секенена-Ра, Аменхотепа I, царицы Нефертари, Тутмоса II и Тутмоса III, Сети I, Рамсеса II (который правил во время Исхода), Рамсеса III и многих других. Это были просто катакомбы египетских царей. Ничего подобного до тех пор не находили.
Из Каира прислали специальный корабль, и триста арабов шесть дней занимались погрузкой мумий на борт. Когда корабль поплыл вниз по Нилу, местные жители повели себя удивительно. На обоих берегах реки от Луксора до Куфта собрались толпы людей. Женщины громко стенали, рвали на себе волосы, посыпали лица пылью, мужчины стреляли в воздух из ружей, и все это — в честь фараонов.
От шейха я узнал, что Абд эр-Расул Ахмад, сильно разбогатевший на короткое время, умер в бедности глубоким стариком. Остаток жизни его терзал мираж, призрак мечты, которая материализовалась лишь для того, чтобы исчезнуть, едва он протянул к ней руки. Он ни за что больше не соглашался спускаться в подземный коридор после того, как мумии увезли. Лишь когда ему было уже девяносто, приезжий археолог Роберт де Рустафжель уговорил его отправиться туда и сфотографироваться у входа. Но, дойдя до места, старик так расчувствовался, что потерял сознание.
Шейх, как положено у арабов по этикету, проводил меня до конца своих владений и оставил на солнцепеке. Пока я шел туда, где оставил арендованный «форд», ко мне подбегало еще несколько человек все с теми же древностями. За главного у них был бойкий мальчишка. Я сжался и прошел мимо. Вторая команда подстерегала меня за скалой. Ко мне подскочил молодой человек и вытащил из кармана своей галабии еще одну мумифицированную руку. Я угрожающе помахал ему имевшейся у меня клешней, но он не отставал, продолжал преследовать меня, а у меня за спиной переговаривались, и я услышал слова «Абу йадд». Итак, они дали мне имя — «Отец руки». Быстро разнеслась весть, что появился наконец человек, готовый платить хорошие деньги за руки мумий, так что все, у кого они были, тут же решили попытать счастья. Нашлось еще много продавцов, которых я отказался замечать, с достоинством проследовав к своей машине.
Когда я уже садился в лодку, чтобы переплывать Нил, юноша, сидевший на пороге тростниковой хижины на берегу, выбежал к воде, и, разумеется, я уже знал, что у него для меня есть очередная рука. Я оставил его разочарованного и одинокого на песчаном берегу. Он рассеянно засунул руку мумии куда-то в складки своей одежды и медленно побрел к дому.
С чувством тщеты, которое иногда охватывает всех реформаторов, я бросил руку мумии в воды Нила. Надеюсь, на дне, в священном иле, она обретет наконец покой.
5
Трудно описать тому, кто здесь никогда не бывал, красоту Нила в Луксоре. Слова «голубой», «жаркий», «спокойный», «желтый», в каком бы порядке вы их ни ставили, не передают истинной атмосферы. Благодаря здешнему климату и счастливому освещению Луксор встречает каждый рассвет в таком безмятежном покое, что это никогда не надоедает, хотя каждое новое утро совершенно такое же, как предыдущее.
Я не раз выходил на балкон ранним утром и видел именно то, что ожидал увидеть: синюю гладь Нила внизу при полном безветрии. Я мог определить, сколько времени, по тому, как лежит свет на Ливийских холмах напротив. Восходящее солнце сначала трогает хребты высоких гор за Долиной мертвых, окрашивает их в теплые розоватые тона, и этот цвет сползает вниз по горе по мере того, как солнце поднимается все выше. Свет льется вниз по холмам, меняя безжизненный зеленовато-желтый цвет их подножий на золотой. Потом каскад света теплым ливнем проливается на деревья в саду; потом я чувствую его на лице и руках. Медленно движется кораблик с поднятыми парусами — ветер слишком слаб, чтобы наморщить поверхность воды, но его хватает, чтобы наполнить парус; кораблик словно скользит по голубому маслу, оставляя на воде две расходящиеся к берегам линии. Так тихо, что слышно, как арабский мальчик поет на другом берегу Нила, на поле сахарного тростника в Курне. Я знаю, что он поет очень громко, старается изо всех сил: запрокинул голову и широко раскрывает рот. И все же, ведь это так далеко, — а звук до меня долетает! Ястребы висят в воздухе, удоды приходят и приводят своих подруг поглазеть на меня самым наглым образом, старый садовник выходит со шлангом и направляет его в заросли пылающих цветов и на горячую землю.
Вечером, когда солнце садится за Ливийские холмы, в заколдованной тишине повторяется ритуал раннего утра. А бывают вечера, когда небо на западе становится оранжевым, с тонкими темно-красными прожилками, и буквально видно, как эти языки пламени пульсируют в воздухе. Местные почти не обращают внимания на эти закаты, но у человека постороннего, приехавшего сюда вечером, возникает страх, что он как раз поспел к началу Судного дня.
Минута за минутой яростная гамма становится все более приглушенной — гневно-красный цвет бледнеет до розового. Перистые крылья света поднимаются в небо стаями божественных фламинго и там повисают. Через некоторое время остаются лишь полосы цвета раскаленного докрасна металла на бледно-зеленом фоне. Потом минут десять тишины, когда, кажется, можно услышать, как готовятся к своему выходу звезды, а потом темнота, словно убийца из-за угла, набрасывается на мир.
ПАЛЕСТИНА
Глава первая
Иерусалим
Я брожу по улочкам Иерусалима и прихожу на Масличную гору.
Переулки Иерусалима полосаты, как тигр. Полосы солнечного света чередуются с полосами тени. Некоторые базары — крытые, и под их сводчатыми потолками вечные сумерки, солнце проникает только сквозь трещины и отверстия в крышах, словно струйки воды вытекают из дырявого бурдюка. Но, в основном, все здесь — под открытым небом, и лишь минареты, купола, башни отбрасывают тень на булыжную мостовую и на стены.
