Мы сидели в кафе под деревьями у ограды дворца, и мои испанские друзья настойчиво хлопали в ладоши, словно подзывая раба, — без сомнения, еще один мавританский пережиток; наконец к нам подошел заработавшийся официант. Жена моего друга была по происхождению англичанкой, хотя никто бы этого не заподозрил. Она родилась в Испании и побывала в Англии всего раз, во время Первой мировой войны, чтобы повидаться с родственниками с севера. Пока мы попивали кофе, я почувствовал приятное движение воздуха, словно от крыльев сотни бабочек, и, оглянувшись по сторонам, увидел, что все женщины машут веерами.
Дворец был закрыт — я без труда вообразил вереницу комнат, часы и клонящиеся друг к другу подсвечники, — но было интересно обойти вокруг огромной французской оранжереи, которую построил Филипп V, чтобы она напоминала ему о возлюбленной Франции. Дворец совсем не похож на Версаль, вопреки настойчивым утверждениям всех путеводителей, хотя явно несет на себе некий французский отблеск и выглядит красноречивой реликвией смены династий, с Габсбургов на Бурбонов. Мы осмотрели ряд фонтанов, которые начинаются от дворца и продолжаются вверх, расходясь в разные стороны среди высоких деревьев. Мы встретили Нептуна и его морских коней, выныривающих из озера; мифологические группы и отдельные статуи стояли в разных позах на скалах, ожидая волшебного мгновения, когда кто-нибудь повернет колесо и оросит их водой.
В шесть часов каждый человек в Ла-Гранхе занимает выгодную наблюдательную позицию, готовясь к великому моменту. Первым заигравшим фонтаном стал каскад, который спускается из верхней части садов несколькими большими ступенями и весьма походит на грандиозную трубчатую лестницу. Толпа кипела энтузиазмом, словно впав в детство; среди тысяч молодых людей, съехавшихся издалека и из окрестных городков, многие носили шорты, которые могли бы счесть вульгарными и неуместными вне теннисного корта или пляжа. После обычной испанской волокиты внезапно раздалось журчание воды, и в кувшинах каменных дев появилось несколько пинт неизвестного происхождения, но потом все стихло. И вдруг каскад заработал на полную мощность, вода полилась в него серебряной рекой, там и сям забили струи, образуя водяные навесы над головами богов и богинь. Мы насладились зрелищем не раньше, чем каскад выключили, а толпа, знакомая с процедурой, внезапно побежала через рощи и сады, чтобы успеть к следующей группе фонтанов вовремя. Какой контраст составляло это пышное и довольно бессмысленное хвастовство водой со скромными арабскими фонтанчиками юга, где самая скромная струйка, поднимающаяся в патио, приносит больше прохлады и красоты, чем вся расточительная машинерия каскада и фонтана восемнадцатого века! Чувствуешь симпатию к Филиппу V: говорят, впервые увидев эти играющие фонтаны, он обронил: «Они стоили мне три миллиона, а забавляли три минуты». Подозреваю, любого из халифов эти фонтаны не развлекли бы даже на столь краткое время.
§ 4
Автобус в Авилу выезжает вечером из маленького гаража около акведука. Зарезервировав место, я прибыл как раз вовремя, чтобы опередить человека, который всегда приходит первым и намертво втискивается в чужое кресло. В наше время таксомоторов есть что-то восхитительно архаичное в следовании по узкой дороге за гостиничным носильщиком, который везет ваши вещи на маленькой тележке. Я прошел мимо Casa de Picos и заскочил пожелать всего доброго хозяину ресторана, где ел cordero
[107]
и cochinillo
[108]
, не говоря уже об откормленных perdiz
[109]
, а потом спустился к акведуку и гаражу. Пассажиры уже собирались: женщина, державшая за ноги двух встревоженных кур, коммивояжер с несколькими чемоданами образцов и крестьяне, возвращавшиеся в свои селения.
Автобус три или четыре раза чихнул и тронулся. Вскоре мы уже взбирались на крутой холм, и пассажиры, подбодренные ревом древнего мотора и скрежетом изношенных передач, перекрикивались друг с другом на пределе громкости, как это делают испанцы, решительно намереваясь создать больше шума, чем автобус. Леди Фэншоу заметила в семнадцатом веке, что, когда испанцы куда-нибудь едут, «они самые шумные и жизнерадостные люди в мире»; и это столь же справедливо сегодня. Рядом со мной сидел молодой человек с профилем попугая, который напевал себе что-то под нос, аккомпанируя мотору, — и когда старый Росинант фыркал и чихал, залезал на встречную полосу (как делают все автомобилисты в Испании) или переключал передачи на вершине холма, голос юноши триумфально повышался, почти до cante hondo
[110]
, возможно, в подражание. Еще была в автобусе деревенская девушка в своем лучшем платьице, с завитыми волосами, накрашенными губами и ногтями. Во времена Форда, полагаю, она бы оделась в ярко-алый и желтый, цвета провинции, и какую-нибудь изящную соломенную шляпку, сплетенную в сотни маленьких рюше; такие до сих пор можно купить в Сеговии, а носят их поверх ярких шарфов, охватывающих тулью. Но ничто не может удержать моду: она проникнет в самую далекую хижину на самом затерянном островке. Несколько лет назад группу бушменов и бушменок послали из пустыни Калахари на выставку в Кейптаун, где их увидел я. Это были маленькие, кофейного цвета человечки с ножками-палочками и выпяченными животами; самый высокий из них достигал роста десятилетнего ребенка. Они говорили друг с другом на языке щебечущих и щелкающих звуков. Среди сморщенных, похожих на обезьянок женщин была одна почти хорошенькая, и через несколько часов после попадания в цивилизацию она разжилась — неизвестно, каким образом — помадой, которую, используя кусочек стекла в качестве зеркала, нанесла на губы со всей уверенностью следящей за модой женщины. Женщины более консервативны, чем мужчины, в том, что влияет на удобство, но более предприимчивы во всем, что касается внешности.
Мы ехали навстречу заходящему солнцу по плоскогорью, которое представляло собой по большей части голые камни и заросли кустарника. Слева открывался великолепный вид на Сьерра-де-Гвадаррама, и безбрежная меланхолия, казалось, исходила от садящегося солнца и растекалась по земле, как бывает в Ирландии. Поля жнивья и редкие акры пшеницы возвещали о приближении деревни; белые домики стояли в тени церкви, а почтальон ждал на автобусной остановке. Мы бросали ему тощую кожаную сумку с почтой и, возможно, выгружали пару мешков или деревянный ящик. Выходящих пассажиров приветствовали собравшиеся родственники, будто люди вернулись с Великой Китайской стены. Детей горячо осыпали поцелуями. Деревенский балагур отпускал пару реплик, которые в автобусе принимали с улыбками, и мы срывались прочь, пугая кур, оставляя позади запах древесного дыма и унося память о женщинах в черном, сидящих над шитьем у дверей домов. Мы остановились в скромной маленькой деревушке, где девушку с накрашенными губами и ногтями встретили отец, мать, дедушка и бабушка, а также несколько других родственников и бесчисленные ninos. Автобус стоял достаточно долго, так что мы увидели, как юная модница входит в дом, который был стар, еще когда Дон Кихот скитался по испанским деревням. Полагаю, она смоет боевую раскраску и на следующий день сделается простой деревенской девушкой, займет свое место у фонтана или станет помогать на току. В другой деревне к нам присоединились две других модно одетые девушки, направлявшихся в Авилу.
