— Все эти кольца…
Заканчивать вопрос не пришлось.
— Да, señor, это кольца, за которые чалились его корабли, — ответил священник, пока мы шли по лугу.
Он оказался горячим поклонником Колумба и привык встречать самых разных людей, добиравшихся до Палоса. Мы зашли в церковь. Он рассказал мне, что 2 августа 1492 года Колумб велел всем членам команды взойти на борт, и никто не ложился спать той ночью в Палосе. Фонари и лампы отражались в воде, ныне превратившейся в луг, и силуэты трех маленьких каравелл обрисовывались на фоне неба. Уже перед рассветом 3 августа Колумб и его люди отстояли мессу и причастились. Священник поборолся немного с дверью церкви, пока та наконец не распахнулась.
— Вон туда они пошли, к кораблям, — сказал он; но перед нами не было ничего, кроме луга и старых колец в траве.
За полчаса до того, как встало солнце, Колумб дал сигнал, утренний ветер наполнил паруса, и три корабля вышли в Атлантику.
§ 11
На обратном пути в Севилью я заехал в беленький андалусский городок; словно корона, на холме позади него высилось одно из тех средневековых видений, что встречают путешественника в Испании. Оно выглядело как настоящий обнесенный стеной город, полный рыцарей и прекрасных дам. Казалось, можно расслышать, как трубадуры настраивают свои лютни, а герольды репетируют новую мелодию. Но из приобретенного с годами опыта я знал, что видение рассыплется на несколько пролетов ветхих укреплений, пыльные улочки, полуразрушенные дома и тележки, запряженные мулами. «Как эти чародеи ненавидят меня, Санчо», — произнес я, вылезая из машины в городке внизу и взбираясь по пыльной тропе, прекрасно зная, что волшебная картина скоро распадется в пыль и руины. И вошел в городок под огромной мавританской аркой.
Все оказалось именно так, как я ожидал. Городок в далеком прошлом был великим и могучим; но тысячи жителей его покинули, великолепие позабылось, и теперь в нем жили несколько сотен крестьян в маленьких каменных хижинах. Мулы, позванивая колокольцами, брели в пыли, из городка внизу приехал фургон, запряженный быками, а у дверей и в тени сидели на корточках мужчины, словно шахтеры из Ланкашира и долины Ронды. Группа разделилась с моим появлением, один мужчина зажал под мышками пару бойцовых петухов со злобными глазами-искорками. Там, где дома рухнули, остались пустыри, а в центре городка виднелся каср, или алькасар, — огромное скопище бугров, насыпей и обрушенных машикулей, где среди заросших темниц играли мальчишки.
Я услышал церковный колокол и пошел на звук. Там стояла белая маленькая церковка, дверью которой служила мавританская арка, а колокол висел на башне рядом с мавританским бассейном для омовений. За веревку колокола дергал маленький мальчик, а вокруг башни стояла стайка ребятишек. Из церкви вышел священник и с любопытством посмотрел на меня: незнакомцы здесь явно бывали редко. Он сказал мне, что церковь посвящена Santa María de la Granada, но покровительница ее Nuestra Señora del Pino — Святая Дева Сосновая.
— Этот город, — сказал священник, обводя жестом руины, — был римской Илипой; мавры называли его Либлах, а мы зовем Ньебла.
Пока мы разговаривали, я заметил двоих гвардейцев в опрятной униформе, стоявших навытяжку, словно пара юных Наполеонов в черных лаковых кожаных шляпах, — они явно пришли ко мне. Когда я повернулся к ним, один выступил вперед, отсалютовал и вручил мне маленькую брошюру о городе. Я поблагодарил их, они снова отдали честь, развернулись и исчезли. Что могло быть любезнее? Наверняка они видели, как я выходил из машины в городке внизу, и следовали за мной с экземпляром городской рекламной брошюры; когда у меня нашлось время изучить ее, я обнаружил, что это программа, напечатанная в 1951 году к празднику Святой Девы Сосновой. В ней было несколько фотографий города, но больше почти ничего, и цена печати покрывалась рекламными объявлениями баров и ultramarinos, mercería и exquisitos vinos у licores
[89]
в окрестных местечках.
Священник провел меня в церковь к Святой Деве Сосновой в серебряной короне, слишком для нее большой; в одной руке она держит скипетр, а на сгибе другой — Младенца Иисуса. Церковь была полна древних мавританских изразцов, а около двери обнаружился реалистичный мертвый Христос в стеклянном гробу.
— Ньебла когда-то была такой же могущественной, как Севилья, — сообщил священник, — и обе они восстали против мавров и истребили гарнизоны; но Муса их подчинил.
Он говорил о вестготском восстании двенадцативековой давности так, словно оно случилось на прошлой неделе. Потом, вежливо извинившись, поскольку ему надо было вести урок у детей в церкви, он позвал маленького мальчика и попросил показать мне музей. Мы прогулялись по пыльному городку — мальчонка шел в нескольких футах впереди, оборачиваясь время от времени, словно я был животным, которое он вел. Услышав, как я говорю по-испански, он совершенно перепугался и отказался произнести хоть слово. Это поставило меня на место, и я просто следовал за ним, пока мы не пришли к маленькому домику, где он любезно отступил в сторону и пригласил меня войти. Я оказался в гостиной, набитой безделушками и картинами на священные темы. Здесь едва хватало пространства, чтобы передвигаться. Маленький домик был построен из огромных каменных блоков и казался нерушимым. Мальчик попросил ключ от музея. Три женщины начали поспешно его искать, заглядывая за вазы и украшения, спрашивая друг у друга, когда ключ видели в последний раз, и после того, как перевернули все вверх дном, сказали, что ключ потерялся.
Тогда мальчонка поманил меня за угол и указал на окно полуподземного подвала. Когда я отскреб паутину и грязь, мне удалось бросить взгляд на римские колонны, обломки водостоков, мавританские изразцы и прочие останки прошлого Ньеблы, сваленные грудами в темноте.
Я купил мальчику мешочек конфет, огорошил его несколькими прощальными словами и продолжил путь в Севилью.
§ 12
Примерно в сорока милях от Севильи, на пути в Кадис, лежит красивый и процветающий город Херес — центр и главный источник шерри. В нем множество пальм и банков, bodegas и любителей Англии, приятных во все времена, но столь редких в наши. Мужчины, которые выглядят как типичные англичане, в хорошо сшитых твидовых костюмах (а некоторые и с галстуками), называют при знакомстве фамилии вроде Гонсалес. Тесное общение Англии и Шотландии с Хересом установилось в семнадцатом веке, и во многих родовитых семьях города велика доля северной крови.
Самый интересный неалкогольный объект в округе находится в трех милях от города; это красивейший картезианский монастырь, чье главное здание медового цвета — по-моему, самое прекрасное барочное строение, какое я видел в Испании. У стен монастыря течет река Гуадалете, где последний готский король Родерик исчез во время великой битвы с маврами, оставив после себя лишь коня в роскошной сбруе.
Но только самые решительные посетители заходят так далеко от bodegas Хереса, которые предлагают путешественнику больший и лучший выбор шерри, чем он когда-либо встречал в своей жизни. Кстати, «шерри» — особое слово. Это искажение названия города «Jerez» (произносится как «Херес»), которое, в свою очередь, считается мавританским искажением более раннего римского названия Asido Caesaris. Довольно странная мысль: всякий раз, прося стаканчик шерри, человек взывает к Цезарю. На самом деле это вино — не испанский напиток, ибо воздержанный испанец считает его слишком крепким и тяжелым; хотя иногда можно увидеть испанца, пьющего шерри как настойку! Первый шерри, кажется, прибыл в Англию вскоре после Екатерины Арагонской, поскольку это обычное дело для торговли — следовать за королевской невестой; за французскими принцессами часто катилась мощная волна бургундского и кларета. В старину Херес писался и произносился как «Шерес», поскольку испанское «х» произносилось в шестнадцатом веке как «ш» — отсюда получаем «шеррис» и «шеррис-сэк», или сухой шерри, о котором столь часто и любовно упоминает Шекспир. «Будь у меня хоть тысяча сыновей, — говаривал Фальстаф, — я первым долгом внушил бы им следующее жизненное правило: избегать легких напитков и пить как можно больше хересу»
[90]
. Хотя шерри время от времени выходил из моды в Англии, он всегда возвращался. В Хересе полно винных погребов, или bodegas, где иностранец — более чем желанный гость и где, как отмечает осторожный Бедекер, «хорошо полакомиться бисквитами или чем-ни-будь вроде того».
