Чуть свет, а Данила уже на ногах. Чаю не пил, крошки в рот не положил, только и успел — торопливо лицо из рукомойника ополоснуть, и сразу же побежал хозяйство оглядывать: конюшня, комнаты для проезжающих, как печи топятся, как завтрак готовится… Да мало ли дел, самых разных, с утра пораньше требуется переделать. Анна, не отставая от мужа, хозяйничала на кухне, и в глазах у нее стоял, не исчезая, глубинный и счастливый свет. Маленький Алешка надувал пузыри, сучил ножонками и ручонками и любил, как будто нарочно дождавшись удобного момента, пускать бойкую струйку, когда его брали на руки. Кряхтел при этом, плямкал губами и был чрезвычайно доволен той жизнью, в которую он совсем недавно явился.
Данила ничего не рассказал Анне о том, что довелось ему испытать за Кедровым кряжем. Только и обронил, когда она пристала с расспросами:
— Хлебнул я там лиха, досыта, а рассказывать не буду — невмоготу. И ты не приставай больше, Анна, не береди.
Она так и сделала.
Не мог нарадоваться нынешней своей жизни и Егорка. Получив от Луканина паспорт и обещанные деньги, бывший вор и каторжник по прозвищу Таракан засомневался в своем неверном ремесле и стал подумывать: а не развязаться ли с ним, этим ремеслом, окончательно? Он даже не загулял без оглядки, как беспременно сделал бы раньше, оказавшись с деньгами. Наоборот, стараясь сохранить подольше необременительное свое пребывание в Успенке, ходил трезвый и серьезный, стараясь всякий раз попасть на глаза Луканину. Тот в деревню заглянул на короткий срок, один день только побыл, но Егорке и этого срока хватило, чтобы убедить хозяина в собственной необходимости. И тот определил его на тот же самый постоялый двор, в полное распоряжение Данилы. В первые дни Егорка попытался, как и раньше, когда жили у Митрофановны, залечь на боковую, но ничего из этой затеи не вышло. Данила сурово его отчитал и запряг в работу, а иначе, сказал, доложит Луканину и придется лентяю собирать манатки. Егорка пошумел, размахивая руками, но ослушаться поостерегся и взялся за работу.
По воскресеньям приезжала проведать внука Агафья Ивановна, в иные дни заглядывали повидаться с сестрой Игнат и Никита, и лишь Артемий Семеныч заехал всего один раз. Поглядел, похмыкал в бороду, долгих разговоров не заводил, советов не давал, только и снизошел до Алешки, всунув ему в пальчики серебряную ложку:
— Это на первый зубок тебе, парень. Держи крепше, свое добро из рук не выпускай. Клочихинска порода, она не ротозейная.
С тем и отбыл.
Анна и такому приезду радовалась. Твердо верила, что со временем тятя полностью изживет обиду и злость. А Даниле и подавно дела до тестя не было, он о нем не скучал.
Вот так и жила молодая чета, складывая день за днем свою судьбу и семейное гнездо. Казалось им, Даниле и Анне, что все беды остались в прошлом, а новые, если появятся, обязательно минуют их стороной.
Но не вышло, как мечталось, не миновали…
В жаркий день, уже по просохшей дороге, прискакал на постоялый двор подполковник Окороков. С ним — казаки. Лошади были в мыле — видно, торопились казаки вместе с подполковником и плетей не жалели.
Данила и Егорка, вдвоем, чтобы успеть поскорее, доставали воду из колодца, насыпали овес в кормушки. Анна суетилась на кухне и торопилась, как только могла: такую ораву накормить — дело нешуточное. Казаки, не подпуская своих лошадей к воде и не давая им стоять, тянули их за поводья и водили по большому двору, чтобы они остыли и отошли от скачки. Лишь один подполковник Окороков не принимал участия в общей суете. Тяжело плюхнулся на верхнюю ступеньку крыльца, стащил с потной головы фуражку и сидел так, задумавшись, не обращая внимания на происходившее вокруг, словно вся эта торопливая суматоха никаким боком его не касалась. Долго сидел — казалось, что задремал. Но нет, не дремал, и все видел. Как только молодой казачок, выводивший его коня, остановился, Окороков сразу же крикнул:
— Не стой, не стой, тяни его, чего рот раззявил!
Тот послушно потянул за узду упиравшегося коня.
Обиходив лошадей, казаки получили от Окорокова разрешение на отдых и дружно повалились спать под навесом, приспособив под головы седла. Слитный, могучий храп бился в доски навеса, и казалось, что они скоро начнут выгибаться от невидимого напора.
Только Окороков продолжал сидеть, не сдвинувшись со своего места, и все держал в руке пропыленную фуражку. За последнее время он заметно похудел, под глазами залегли темные тени, а над переносицей еще глубже прорезалась глубокая морщина — будто постарел лет на пять. Впрочем, дело нехитрое. От всех передряг, которые свалились в последнее время на исправника, немудрено было и на лицо осунуться, и телом исхудать, и духом ослабнуть. Мало того что не смог он за Кедровым кряжем взять Цезаря, мало того, что прозевал его в Белоярске, так он еще и хитрый крючок заглотил, который ему ловко подсунули. Когда шерстили и переворачивали дубовскую ночлежку, удалось выяснить, что людишки, ушедшие с Цезарем, называли местом сбора Кривой камень. Торчал такой — огромный гранитный выступ — на одном из притоков Талой, в месте глухом и диком. Кинулся Окороков с казаками к Кривому камню, просидел там почти неделю, пока не понял, что обвели его вокруг пальца. Вернулся в Белоярск, где узнал о том, что пропали бесследно двадцать две луканинские подводы. И только после этого известия закралось сомнение: а не на старое ли место откочевал Цезарь? Не скрылся ли он снова за Кедровым кряжем? Отправил верных людей на разведку, и, когда они вернулись и доложили, он схватился руками за голову. Разведчики смогли добраться до самого выхода из пещеры и там, притаившись за каменными выступами, выглядели: глубокий ров, который одолеть можно только спустившись в него по длинной лестнице и затем, по такой же длинной лестнице, подняться вверх; две караульные вышки, часовые на них, а за вышками — избушки, срубленные из толстых бревен, с маленькими окнами, похожими на бойницы. Представив все это, Окороков сразу же понял: для того, чтобы прорваться за Кедровый кряж, потребуется целая воинская операция, но в этом случае еще неизвестно, скольких солдат, пока они будут перебираться через ров, успеют отправить на тот свет люди Цезаря. Да и удастся ли всех варнаков перебить или взять живьем — отступят в долину, врассыпную, а там ищи ветра в поле. Окороков и в прошлый раз отказался от поисков Цезаря и уцелевших его людей только по одной причине: поиски там вести, рискуя каждую минуту нарваться на засаду, — все равно, что копну сена перебирать, надеясь обнаружить утерянную иголку. Да никто и не даст ему столько людей, и никто не дозволит такие большие потери.
Он тяжело поднялся, дошел до колодца, вылил себе на голову воду, оставшуюся в ведре, и, не вытираясь, натянул фуражку на мокрые волосы. Встряхнулся, передернув плечами, и — словно ожил. Зычным голосом оторвал ото сна казаков, отправил их обедать, а сам двинулся быстрым, развалистым шагом к Даниле и Егорке, которые вытащили из амбара еще два мешка с овсом и собирались рассыпать его по кормушкам. Постоял около них, подождал, когда они опростают мешки, и коротко приказал:
— Кончай хозяйничать, ступайте за мной.
