Только и разговоров среди деловых людей — о шальном и дурном золоте в верховьях Талой.
— Да ты хоть представляешь, что это такое — золото добывать? — сердился Захар. — Механизмы, инструменты, рабочие — какие деньжищи сначала вложить надо! А будет отдача или нет — это еще бабушка надвое сказала. Ты хоть раз видел, как золото добывают? Я не видел! Значит, людей знающих со стороны звать, доверяться им, а в таком деле, с золотом, доверия быть не может. Понимаешь?
— Все я понимаю, милый мой Захар Евграфович, — невозмутимо и негромким голосом отвечал ему Агапов, — парнишка-то я смышленый. Не кипятись. Выслушай до конца. Не надо нам никаким боком с золотом связываться. Ну его к лешему, золото… Нам свой промысел надо соблюдать. Сам посуди. От тракта до Белоярска больше сотни верст. Не близехонько. А чтобы приисков достигнуть, надо еще вверх по речке подняться, до Кедрового кряжа… Теперь прикинь — сколько подвод потребуется, чтобы все грузы перевезти. Это ж одной только жратвы немеряно потребуется. Вот где золотое дно — на перевозках! А если пару пароходиков спроворить да гонять их по речке туда-сюда — огребемся прибылью!
Расчет Агапова оказался верным. За первый же год на перевозках грузов к золотым приискам Захар Евграфович покрыл все расходы, связанные с переездом на новое место. А на второй год пошла прибыль, вот уж действительно — золотое дно. Быстро и широко развернулся Захар Евграфович. Ему и по сегодняшний день никаких конкурентов не было, а клиенты стояли в очередь. Вот попался навстречу молодой приказчик Ефтеев, в руках у него — кипа телеграмм, и в каждой — просьба: милостивый государь, будьте любезны, поскорее, дабы дело наше не знало простоя…
— Здравствуй, здравствуй, Ефтеев, — отозвался Захар Евграфович на приветствие приказчика. — Чего нам пишут?
— Да все просят, Захар Евграфович, до снега торопятся грузы перекинуть.
— Ну и ладно. А где у нас Агапов?
— Да у себя был в каморке. Позвать его?
— Нет-нет, занимайся своим делом. Я сам, не заблужусь.
В дальнем конце широкого коридора — низенькая дверь, ведущая в каморку Агапова. Половина этой каморки занята одним большим столом, на котором аккуратно разложены всяческие бумаги, лежат счеты и стоят два чернильных прибора. Агапов катается на своей коляске вдоль стола, пишет, читает, щелкает костяшками счет и постоянно бормочет-напевает себе под нос одну и ту же песню:
Ехал на ярмарку ухарь купец…
Он пропевал ее тоненьким, дребезжащим голоском с первого слова до последнего, а затем начинал сначала.
За последнее время, особенно после того как снова обезножел, Агапов сильно постарел: сморщился лицом, поседел до последней волосинки в бороде и на голове, но глаза оставались живыми и быстрыми.
— Как спалось-почивалось, Захар Евграфович? — Агапов аккуратно вытер тряпочкой стальное перо и положил ручку на чернильный прибор, круто развернул коляску, так, чтобы видеть перед собой хозяина, и продолжил: — Слышал, слышал, как вчера господа гости куролесили. Знатно!
— Сам-то чего не пришел?
— А чего мне там делать? Плясать не могу, манерам не обучен, сиди уж, пим дырявый, за печкой и не выглядывай.
— Вот и получилось: самые близкие не появились. Ни тебя, ни Ксюши.
— Ладно, Захар Евграфович, не обижайся. Гости погуляли и уехали, а мы-то с тобой остались. Зато я тебе такой важнеющий подарок приготовил!
— Ну, показывай свой подарок.
— А он такой, подарок-то, его не покажешь. Про него только рассказать можно.
— Тогда рассказывай, чего тянешь!
— Расскажу, расскажу. Только давай выкатимся отсюда на вольный воздух.
— Какие такие секреты? Говори.
— Секреты, ох, секреты… Даже стенам доверить побаиваюсь. Поехали, поехали на воздух, на всякий случай…
Агапов выкатился из своей каморки, дверь закрыл на висячий замок, большой ключ на засаленной веревочке повесил себе на шею и покатил к выходу, ловко двигая руками колеса коляски. Захар Евграфович молча последовал за ним.
Недалеко от конторы стояла беседка. Над ней высился могучий разлапистый кедр, щедро усыпанный в этом году шишками. Иные из них, перезрев, падали и глухо тюкались в землю.
— Куда Екимыч смотрит, собрать бы урожай надо, пропадает, — сетовал Агапов, задирая голову вверх и оглядывая кедр.
— Да я не велел, пусть кедровкам на корм останется. Зима длинная…
— Святое дело — божьим птицам на прокорм. Святое дело…
— Слушай, старый, ты для чего меня звал, про шишки спрашивать?
— След Цезаря отыскался — вот тебе новость, вот тебе секрет, и вот тебе подарок!
— Где?! — встрепенулся Захар Евграфович и так круто развернулся на каблуках, что вывернул с корнями пожухлую траву.
— Да ты присядь, Захар Евграфович, присядь. В одно слово не уместишь. Долго надо рассказывать…
— Чего кота за хвост тянешь?! Говори!
— Говорю. По порядку. Докатился до меня слушок, что объявился у нас, в ночлежном доме у Дубовых, мужичонка один из беглых. При золотишке. И начал он, как водится, голенища загибать. Крепко закуролесил, две недели не просыхал, а в пьяном виде рассказывал: будто бы побывал он за Кедровым кряжем, а там, будто бы, староверы проживают, и там же, за Кедровым кряжем, Цезарь со своими людишками обосновался…
— Ты чего несешь?! — едва не закричал Захар Евграфович. — За Кедровый кряж, всем известно, пробиться невозможно! Гиблое место! Сколько народу сгинуло, а никто одолеть не мог. Ладно, твой беглый с перепою сказки рассказывает, а ты с какого рожна их повторяешь?
— А откуда он про Цезаря с его людишками проведал?
Захар Евграфович замолчал, словно споткнулся. Агапов же, будто куделю скручивал, потянул дальше дребезжащим своим голоском:
— Спорить с тобой, Захар Евграфович, не собираюсь, а только сомнение меня одолевает: за Кедровый кряж не пробиться, а мужичонка откуда вылупился? Ветром с горы надуло?
— Доставь его сюда, и спросим. Только мужичонки твоего, как я понимаю, давно уж след простыл. Да был ли он?
— Был, был — это я тебе верно говорю. А вот доставить его сюда, правильно толкуешь, в сей момент не могу. А что следа касаемо — не простынет. Сегодня вечерком наведаюсь к Дубовым — в точности разузнаю. Все следы разыщем — вот увидишь. Будет Цезарь у нас в руках трепыхаться, будет, хоть из-за Кедрового кряжа достанем, хоть из-под земли.
— Ну-ну, — Захар Евграфович круто развернулся и скорым шагом пошел прочь от беседки. Кулаки у него были крепко сжаты. Сквозь зубы он чуть слышно шептал: «Цезарь, Цезарь, где же тебя отыскать, вражина?»
12
На отшибе от Белоярска, на крутом взгорке, который торчал, как большой чирей, посреди поймы реки Талой, высился огромный и несуразный дом: в два этажа, с множеством окон самых разных размеров, с плоской крышей и — без углов! Круглый. Внизу — подвал, в него вели широкие ворота, в которые можно было въезжать хоть на телеге. В любое время года ворота стояли распахнутыми настежь, и в подвал, когда выдавались ветреные дни, летели снег, дождь, пыль и мусор. На дороге, ведущей к воротам подвала, а заодно и к самому дому, высилась большая каменная арка. Кирпичная кладка выщербилась, и стояла арка вся в выбоинах, словно переболела оспой.
