— I also can a little speak your language. Let's have a lunch and talk
[24]
, — сказав это, Цезарь продолжал стоять на месте, не шелохнувшись, и с ужасом осознавал, что недоброе предчувствие, ворохнувшееся, когда он увидел гостей, не обмануло: подставные люди явились к нему, да и Бориска моргает глазками беспрестанно, словно в них песка насыпали. Знак подает?
What are you waiting for? — продолжал Цезарь, оставаясь на месте. — Let's go. I dished the table up and going to treat you well
[25]
.
Матросы стояли. Они не понимали, что говорит Цезарь. И Бориска не понимал.
Вдруг один из матросов шагнул вперед, рука его мгновенно скользнула в карман, и револьверный ствол оттопырил серую ткань брюк. В тишине явственно прозвучал глухой щелчок взводимого курка. У Цезаря никакого оружия не было, только голые кулаки — подвела его в этот раз обычная осторожность! И он, опережая выстрел, ударил сразу двумя кулаками в лицо матросу, опрокидывая его в ров. Падая, матрос успел нажать на курок, стукнул выстрел — мимо! Цезарь поскользнулся, пытаясь задержаться на сыпучем краю рва, и тоже полетел вниз. Бориска плашмя рухнул на землю и покатился, словно бревно, заголосил:
— Сюд-а-а! Трево-о-га! Сю…
Трое оставшихся наверху матросов выдернули револьверы, попадали, где стояли, и кто-то из них первым же выстрелом оборвал пеструю, извилистую жизнь расстриженного монаха — пуля вошла ему точно в горб. Дальше выстрелы застучали, как горох, просыпанный на крашеную половицу.
— Вот и дождались, служивые, — негромко, себе под нос, бормотнул Прокопов и крикнул, уже властно и жестко, на полный голос: — Пошли!
Конские копыта дружно ударили в зеленую траву, плотный топот раскатился во все стороны, и быстро, вырастая в размерах, стали приближаться строения лагеря. Служивые шли, по-казачьи рассыпавшись небольшой лавой, визжали, орали единым ором, оглушая самих себя, и белые молнии их сабель со свистом рассекали теплый воздух.
Неторопливо и обстоятельно выполнял приказ начальства старый вояка Прокопов. На подходе к лагерю наобум не полез, сначала выслал вперед двух проворных казаков, которые, вернувшись, доложили, что возле озера стоит караул. Подобрались неслышно и так же неслышно — пикнуть не успели — сняли часовых. Дальше пробирались с еще большей опаской, чтобы не обнаружить себя раньше времени. Когда вышли к самому лагерю, Прокопов приуныл: голое поле, стены у строений крепкие, с бойницами — ясное дело, по-пластунски не подползешь, только людей напрасно положишь. Тогда решил он в назначенный день выйти к кустарнику у кромки поля, залечь там с утра, затаиться и ждать. А на приступ лагеря идти в конном строю, не таясь, с шумом и криком, с шашками наголо, чтобы у лихих людей дрожь в руки ударила, чтобы никто из них толком не смог прицелиться.
Так и вышло, как было задумано.
Застигнутые врасплох, посреди белого дня, в самый разгар работ, кто с пилой, кто с лопатой, люди Цезаря не смогли толково оборониться, лишь немногие пытались отстреливаться, но сразу же были порублены. Оставшихся в живых нещадно лупили нагайками, били плашмя шашками и, согнав, словно овец в стадо, запихали в строение, выставив возле него крепкий караул.
Данила, скакавший вместе с казаками, из своего ружья ни разу не выстрелил, хотя курок был взведен; он словно забыл о ружье, которое крепко сжимал за цевье, когда метался по лагерю — искал Цезаря. Ничего иного не хотелось ему в эти минуты, кроме одного — отыскать среди кричащих и мечущихся людей своего мучителя и убить его. Снова оказавшись в долине, снова увидев места, которые запомнились ему до гробовой доски, снова пережив, теперь уже в памяти, страшные дни, он всей душой сейчас желал возмездия. Найти — и выпустить свинец в ненавистное лицо, чтобы оно окрасилось кровью и навсегда позабылось, как забывается утром кошмарный сон, приснившийся ночью.
Но Цезаря нигде не было — как сквозь землю провалился. Впрочем, в некотором смысле так оно и было. Когда Данила увидел ничком лежащего Бориску, он кинулся, словно по наитию, к кромке рва, куда уже спустились чудом уцелевшие матросы, и услышал приглушенный, отчаянный вскрик:
— Утек, гад!
Данила заглянул в ров. Матросы суетились возле своего товарища, лицо у которого было расхлестано в кровяную кашу. На дне рва, повдоль, валялась опрокинутая лестница. Веревка с противоположного края рва была вздернута наверх, и подняться, чтобы оказаться у прохода, теперь стало невозможно. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, как все произошло: Цезарь оказался проворней и сильнее, чем его противник, избитый до полусмерти и оставшийся лежать на дне рва. Сам Цезарь, захватив револьвер, забрался по веревке к проходу, веревку подтянул следом за собой, спихнул лестницу вниз и ушел в пещеру, пересекая Кедровый кряж, чтобы там, на выходе, вырваться на волю.
— Чего рот разинул! — закричал один из матросов. — спускайся, помогай!
Данила спустился в ров, общими усилиями лестницу удалось поднять, ее уложили поперек рва и перемахнули по ней к проходу, словно по толстой и крепкой половице пробежали. Данила схватил валявшийся на земле факел, обгоревший наполовину, хотел зажечь его, но один из матросов остановил:
— Не зажигай! Будем на свету — он нас перестреляет! Так пойдем.
Пошли в сплошной темноте. Чутко вслушивались в тишину под каменными сводами, до рези напрягали глаза, всматриваясь перед собой, но подземный мрак был непроницаем.
23
Рассказывал когда-то Коврига потешный случай из нищенской жизни. Был в одной артели слепцов поводырь-мальчишка. И так его слепые бродяги зашпыняли, что довели до края — решил он от них сбежать. А как сбежишь? За руку держали, передавая друг другу, или веревкой привязывали. И все-таки нашел выход ушлый мальчонка. Сказал, что требуется мелкую речушку вброд перейти, хотя никакой реки поблизости не имелось. Слепцы поверили и, чтобы одежду не мочить, решили раздеться. Обувку, штаны, портки стащили, парнишке передали и сказали: веди. Он одежду здесь же оставил и повел, предупредив, что возле берега крапива растет, потерпеть придется. Крапивы имелось огромное поле. По узкой тропинке, держась друг за друга, забрались слепцы, ведомые мальчонкой, в самую непролазную гущину. А мальчонка отрезал веревку заранее припасенным ножичком и был таков. Ох и голосила же слепая артель, тыкаясь без штанов в разные стороны, пытаясь выбраться из крапивного плена!
Прошлым летом, вспомнив, Цезарь пересказал эту историю Бориске — просто так, под хорошее настроение. Бориска посмеялся над незадачливыми слепцами, но историю не забыл. Через несколько дней потащил Цезаря через проход, обещая сказать очень важное. Дошли они до самого края и остановились перед водопадом, который стеной рушился с высоты.
— Я все про твоего мальчонку думал и про слепцов, — Бориска, пытаясь перекричать шум падающей воды, наклонялся к самому уху Цезаря, — вроде и связки никакой нет, а вот придумалось. Давай изладим! Береженых, говорят, и черти стороной обходят.
