Имение в Хартфорде служило Барретам родовым гнездом вот уже восемь поколений. Получается, Томас в этой цепочке являлся как бы замыкающим. Жены у него не было, наследников — тоже. С его кончиной имение предположительно должно было отойти какому-то дальнему родственнику, которого Томас отродясь не видывал и до которого ему, в сущности, не было дела.
Время от времени кто-нибудь из друзей отца делал попытки подыскать Томасу пару — усилия, которые тот вежливо, не неизменно отклонял. Быть может, и зря: некоторые из тех претенденток вращались в свете, были недурны собой и даже вполне тонкого ума. Но ни одна из них и сравниться не могла с Марией, а все вместе они лишь напоминали Томасу о том, что он утратил — и в этой жизни больше так и не обрел. А то, как они с Марией расстались, не оставляло надежды даже на провидение, которое могло бы их когда-нибудь обручить, если даже не на этом свете, то хотя бы на том. Вот так Томас и жил, с ощущением бессрочной утраты. После Марии не оставалось ничего, лишь зияющая боль воспоминаний. Немеркнущая память о прикосновениях, жестах, улыбках, малозаметных сменах мимики; о быстротечных и незабвенных минутах в объятиях друг друга…
На секунду груз воспоминаний сделался таким невыносимым, что Томас сердито тряхнул головой, незряче таращась со сжатыми кулаками в окно, на равнодушный в своей безмятежности заснеженный пейзаж. Но момент миновал, и Томас выдохнул, как человек, отходящий от сонного дурмана.
В дверь комнаты тихо постучали.
— Да? — повернулся от окна Томас.
Задвижка поднялась, дверь на заботливо смазанных петлях бесшумно открылась. На пороге стоял Джон. Кивая господину, он одновременно указал на неосвещенный коридор, ведущий в зал.
— Тут к вам гонец, сэр.
— Гонец? — поднял брови Томас. — Кто таков?
— Иноземец какой-то, — недоуменно, но с настороженностью ответил Джон. — Назвался этим, как его… Филиппом де Нантерром.
Томас секунду помолчал.
— Имени такого не припомню. Он сказал, кто его послал или о чем послание?
— Сказал, что оно исключительно для ваших ушей, сэр.
Томаса кольнуло волнение. Что здесь, в Англии, в его доме, делать какому-то французу, если только не ворошить что-нибудь из его, Томаса, давнего-предавнего прошлого?
— Где он сейчас?
— Я его, сэр, дальше прихожей не пустил, — заговорщицки сообщил Джон. — Так как-то спокойнее.
Подобные визиты Томаса откровенно раздражали. Гостей у него в последние годы было раз-два и обчелся; еще меньше приезжало с приглашениями на бал или банкет. Вообще он слыл нелюдимом, а визитеры были ему в тягость; не успев толком принять, он уже спешил как можно скорее от них отделаться. В костях ощущалась какая-то ломота, а потому нарушить свой вечерний покой у огня было досадно вдвойне. Если этот Филипп де Нантерр прибыл с предложением о военном найме, пусть даже за хорошие деньги, то ему предстоит уехать разочарованным. Томас уже примирился и с этим светом, и со своими врагами, а хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Огладив аккуратную бородку, он прищурился на своего слугу:
— Ну а насчет сути его ко мне обращения ты ничего не разгадал?
— Маленько есть, — улыбнулся Джон. — У него к вам письмо, мой господин. Я его заметил в седельной сумке, когда отводил его лошадь на конюшню. Письмо он, понятно, забрал и сейчас держит при себе.
Томас не смог сдержать улыбки.
— Я не сомневаюсь, что та сумка взяла и открылась сама собой.
— Кто ж виноват, что она была плохо застегнута, сэр. А я лишь хотел добыть вам чуть больше сведений.
— Вот и молодец. Так что ж это за письмо, которое ты увидел?
— Пергамент, свернутый. С печатью. Имени отправителя снаружи не значится.
— А что за печать, не разглядел?
— Нет, сэр.
— Тогда опиши, хотя бы примерно.
— Отчего ж не описать. Крест. Крест с выемками на концах.
Голову Томасу вскружила внезапная легкость; он прикрыл глаза, сдерживая прилив образов и воспоминаний, непрошеных, а подчас и нежеланных. Одновременно с тем в груди затеплилось что-то вроде зыбкой надежды — искоркой, раздуваемой любопытством. С глубоким вдохом он открыл глаза и посмотрел на слугу так, будто увидел его только что.
— Отведи гостя на кухню и накорми.
— Сэр, но ведь он иноземец, — осторожно заметил Джон. — Такому доверия нет. Я б его на вашем месте спровадил подобру-поздорову.
— Вот и хорошо, что ты на своем месте, а я — на своем. Скоро совсем стемнеет, а дорогу на Бишопс-Стортфорд замело. Это не дело: человек может сбиться с пути. Скажи ему, что, если хочет, может остаться на ночлег. Накорми его ужином, предложи кровать. А я, скажи, скоро подойду.
Джон недовольно хмыкнул, но перечить хозяину — себе дороже.
Томас подбодрил его улыбкой:
— Похоже, путь до моего дома он проделал неблизкий. А потому предложить ему свое гостеприимство — наименьшее из того, что мы можем для него сделать. Так что давай-ка, ступай и устрой все как надо.
Джон с поклоном покинул рабочую комнату и прикрыл за собой дверь. Слушая, как под дубовой сенью зала смолкают его шаги, Томас задумчиво поглаживал бородку. Описание печати было ему хорошо знакомо. Эмблема рыцарей-госпитальеров. Спустя долгие годы ожидания Орден наконец прервал свое молчание.
Едва открыв дверь на кухню, Томас ощутил, что вся его рутина вместе с отшельничеством последних лет как будто слетают с плеч. За столом, спиной к огню очага, сидел посланец, ссутулясь над исходящей паром объемистой миской. Появление хозяина он встретил живым огоньком в глазах и поспешно встал, отирая губы тыльной стороной ладони. На смуглом лбу косым белесым штрихом выделялся заживший шрам. Обветренные, исполненные спокойного достоинства черты выдавали в нем солдата, возраст которому прибавляет образ жизни — так-то ему лет двадцать с небольшим, но уже первые годы в Ордене придают невольной зрелости. Он так и не снял толстого дорожного плаща с замызганным белым крестом, концы которого раздваивались по числу языков Ордена.
— Сэр Томас Баррет? У меня к вам послание. От Великого магистра, — уточнил гость на неплохом английском с густым акцентом, какой звучит на юге Франции. Томас, кивнув, жестом пригласил гостя сесть.
— Если желаете, можно прибегнуть к языку Ордена, — сказал он на французском.
— Было бы отрадой моему слуху, — одобрил гость, теперь уже на своем родном наречии.
— Им, — Томас кивнул в сторону своих слуг, — о моей прежней жизни известно немногое. Чтоб не распускали слухов по округе. Она и без того тесна, а сторонников римско-католической церкви здесь и без того не жалуют.
— Понимаю.
— Джон, можешь идти, — обернулся Томас к слуге. — Ханна, и ты тоже.
Когда дверь за ними закрылась, Томас, стоя напротив стола, пристально вгляделся в посланца:
