– Рядовой Джексон, вы самый образцовый солдат в нашем гарнизоне, и я с утра поговорю с вашим ротным командиром.
– Есть, сэр, – сказал я.
– А вы с кем намерены поговорить обо мне утром?
– Ни с кем, сэр.
Полковник немного помедлил.
– Вы отличный солдат, рядовой Джексон, – сказал он. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, сэр, – сказал я.
Судя по тому, как он зашагал по дороге к казармам, он уже совсем отрезвел.
Не прошло и трех минут, как я опять почувствовал раскаяние из-за моей сделки с Лу Марриаччи и заплакал оттого, что скоро стану лжецом. Я проплакал довольно долго, но потом уже не только из-за этого, но и по другим причинам: и из-за того, что отец мой пропал, и из-за этой прекрасной ночи, среди которой разгуливают такие гадкие полоумные люди, как сержант Какалокович и полковник Ремингтон, вместо людей красивых и умных. А тут еще и Лу Марриаччи, замысливший козни против начальства, чтобы вернуться к своей тоскующей жене, и эта жалкая собачонка, что лает на полковника, вместо того, чтобы найти себе друга и пристанище; и Джо Фоксхол, знающий так много о человеческой жизни; и эта звезда в небе, что появилась для одного меня; и тот человек в машине, что едет по шоссе домой к жене, и никто его не схватит за плечо и не скажет: «Ты видел достаточно счастья в жизни – следуй теперь за мной»; тут и то, что президент произнес когда-то речь по радио, и каждый его передразнивает, и все обернулось совсем не так, как он думал…
Черт возьми, для чего существует мир? Что должен делать человек, чтобы спасти свою душу? Когда он будет наконец располагать достаточным временем, чтобы достичь покоя, красоты, любви и правды? Каким образом кто-нибудь вроде меня, рожденного некрасивым и глупым, может стать красивым и умным?
Глава 10
Весли избавляется от необходимости лгать и видит страшный сон
Вскоре подошел грузовик, с него соскочил новый караульный, и мы с ним проделали всю эту дурацкую церемонию по сдаче и приему поста. Я проводил его вокруг участка, потом влез на грузовик и сел рядом с Джо Фоксхолом, который курил сигарету. Я тоже достал сигарету, прикурил, и грузовик двинулся по дороге к казармам.
– Ну, что поделывал? – спросил Джо.
– Ничего особенного.
– На небо смотрел?
– Ну конечно.
– Понравилось?
– Еще бы.
– Думал о чем-нибудь?
– Так, немножко.
– О чем, например?
– О том, как печальна судьба человека.
– Почему вдруг такие мрачные мысли?
– Не знаю. Просто так.
– Окликать пришлось кого-нибудь?
– Раза два. А тебе?
– Славу Богу, ни разу.
– Почему слава Богу?
– Кто я такой, чтобы спрашивать, кто идет? Я иду, вот кто. Всякий раз – Я. Ждать устал?
– Немножко.
– Спать хочется?
– Ни чуточки.
– Я тоже думаю пока не ложиться. Песни старые пел?
– «Валенсию».
– Молитвы читал?
– «Отче наш».
– Вспоминал прежнее время, старых друзей?
– Детство вспоминал. И отца.
– Посмеялся над чем-нибудь?
– Немножко.
– Поплакал?
– Что?
– Поплакал, говорю? Про себя или на самом деле?
– И так и сяк.
– О чем?
– Обо всем понемножку.
– Я тоже, – сказал Джо. – Собачонка не прибегала, не заводила дружбы?
– Ага. А к тебе?
– Ага, – сказал Джо.
– Почему это у них так странно? – спросил я.
– Что ты хочешь сказать?
– Почему собаки с одними заводят дружбу, а с другими нет?
– Они готовы завести дружбу со всяким.
– Говорят, они избегают тех, кто не так пахнет.
– Нет таких людей на свете, которые не так пахнут, – сказал Джо.
– Ну, может, не так пахнут на их собачий вкус.
– Может быть, – сказал Джо. – Только не стоит судить о людях на собачий лад. У нас свой, человеческий запах.
– Возможно.
Мы приехали в караульное помещение, попили кофе с бутербродами, долго сидели и разговаривали. Потом растянулись на койках и уснули. Незадолго до шести нас разбудили, развезли опять на грузовике по постам, и мы простояли еще два часа в карауле.
Было почти половина девятого, когда я вернулся в роту, и я прошел прямо в канцелярию, чтобы отдать сержанту Какалоковичу его бумажки. Он сидел за своим столиком и просматривал список больных. Да и у него самого вид был нездоровый. Когда он поднял на меня глаза, я даже не улыбнулся. Никого, кроме нас, там не было, так что я достал бумажки из кармана и протянул ему. Он посмотрел на меня испытующе, как будто хотел угадать, много ли я знаю, и, по-видимому, решил, что я знаю достаточно, потому что сказал:
– Спасибо, Весли.
Я ужасно обрадовался, что мне не пришлось говорить неправду, и благодарил Бога, но, когда я повернулся, чтобы идти, сержант вдруг спросил очень спокойно:
– Лу Марриаччи ты видел?
Я испугался; вот теперь мне придется солгать, и я уже до конца своих дней не вылезу из этой лжи.
– Когда? – спросил я.
– Сегодня утром.
– Нет, не видал, – сказал я, и это было правдой, но очень близкой ко лжи.
– Мне нужно с ним поговорить, – сказал сержант.
Вот оно, начинается. Не уйти мне теперь от беды. Я подумал, не спросить ли сержанта, о чем он хочет поговорить с Марриаччи, но тут же отказался от этой мысли. Я боялся, что если стану задавать вопросы, то мне только скорее придется начать лгать, а я хотел отдалить этот момент елико возможно.
Тут сержант и говорит, этак небрежно:
– Лу Марриаччи подлежит отправке домой. Его освобождают от службы.
– Что?
– Ему больше тридцати восьми лет. Вышел в министерстве новый приказ, дня два тому назад. Через несколько дней Лу будет дома. Он включен в список. Увидишь его – передай ему, ладно?
– Хорошо, передам.
Кажется, никогда я не чувствовал себя таким счастливым, как в то утро. Теперь Лу поедет домой все равно, и мне не придется лгать. Меня так и подмывало пуститься скорее в лес, но я не хотел бежать, потому что это могло показаться странным, и я пошел не спеша, как будто просто прогуливался. У меня была бездна времени и прекрасное настроение. Скоро я добрался до леса, потом зашел в самую глубину, где, как я полагал, должен был прятаться Лу. Я стал насвистывать «Валенсию», чтобы Лу услыхал и понял, что все в порядке, но, видно, я был еще далеко от него, так как он не показывался. Я уж думал, что забрел в самую глушь, но все продолжал идти и свистеть и ждал, что Лу вот-вот обнаружится.
