Он долетал откуда-то снизу.
Что-то с тяжким ревом передвигалось по улицам города.
Люди, появившиеся к этому времени в парке, замерли. Все лица были обращены к долине. Оттуда послышался треск. Джанад вскочил. Снова хлопнул взрыв, но уже где-то в другой части города. Женщины и дети с любопытством вглядывались в дымку Кабула. По дорожке торопливо прошагал садовник, неся под мышкой ножницы на длинных ручках и пилу с источившимися зубьями. Проходя мимо, он с беспокойством взглянул на Джанада – и поспешил дальше.
Там, внизу, ворочалось и скрежетало железо, и свинец срезал ветви и впивался в стены. Никто здесь, в Саду Бабура, не знал, что происходит. Да и большинство жителей города ничего не понимали. Никто не мог предположить – даже и те, кто обстреливал с площади Пуштунистана из танков дом президента Дауда, дворец Арк, здание Министерства обороны, казармы гвардии, что начинается война, которая будет длиннее и разрушительней трех английских, война, которая не закончится и в следующем веке.
Тремя часами позднее над Кабулом взревели самолеты и город, насчитывающий почти две тысячи лет, впервые бомбили. Это были самолеты афганских ВВС, взлетевшие с авиабазы в Баграме, городке в шестидесяти километрах от столицы.
Перестрелка и бомбежка продолжались весь день, на рассвете следующего дня сопротивление гвардейцев было подавлено и ворвавшиеся во дворец военные расстреляли президента, его приближенных и родственников. По радио сообщили, что наконец-то в Афганистане уничтожена тирания. Из тюрьмы были освобождены враги Дауда, один из них – Хафизулла Амин – выехал на площадь на танке, встал и потряс правой рукой, на которой сверкали в густом апрельском солнце наручники. Кабульцы, видевшие это, взревели и воздели руки в ответ.
Вернувшемуся поздно вечером Джанаду не пришлось мямлить и бледнеть, объясняя часовщику причину своего отсутствия. Бледен и насторожен был сам часовщик. А его жена Мирман-Розия, подавая чай, глядела на Джанада подозрительно. Змарак Кокуджан ограничился только вопросами о сути происходящего. Как будто это было известно Джанаду. Но он складно пересказывал то, что слышал раньше в университете, и то, что ему удалось узнать на улицах. Лазуритовый глаз Змарака вперился в него, стал необыкновенно черен и глубок… Конечно, часовщик понял, что парень знает больше, чем говорит. Но допытываться не стал. Джанад невольно возблагодарил стечение обстоятельств.
Стечение обстоятельств вскоре было названо Апрельской революцией.
30 апреля Военный революционный совет объявил в своем первом декрете о том, что отныне Афганистан является Демократической Республикой, его главой назначается Нур Мухаммед Тараки, заместителем – Бабрак Кармаль, первым заместителем и министром иностранных дел – Хафизулла Амин.
Больше в городе не стреляли.
Вокруг обсуждали последние события. Большинство – с удовлетворением. Дауд много обещал, но кому жилось легче? Он запретил деятельность всех партий: НДПА, Шоален джавид, Ихван уль-муслимон, Мусульманская молодежь. Но ни одна из партий не прекратила ни на мгновенье своей деятельности. Братья-мусульмане взялись за оружие. Страна как была нищей, полуграмотной, так ею и оставалась. Все стоило дорого, работу найти было нелегко. И на отчаянные письма сестры из Мазари-Шариф (ее муж потерял работу на заводе минеральных удобрений, а у них было пятеро детей и только двоим больше десяти, и муж хватался за любую работу, чистил арыки, подновлял дувалы, ремонтировал велосипеды, бензиновые китайские лампы, но выручал лишь гроши, так что хорошо, если за весь день им удавалось поесть пшеничной похлебки) Мирман-Розия отвечала, что у них не лучше.
На базарах, на автобусных стоянках, на перекрестках – всюду можно было встретить нищих. Да и многих кабульцев с первого взгляда нельзя было отличить от нищих: одеты кое-как, в залатанные рубашки, коротковатые шаровары, на ногах сандалии из автомобильных покрышек, в холода кутаются в рваные байковые одеяла, голые ноги в резиновых калошах синие. Старики собирают подпорченные фрукты на базарах. Мальчишки снуют с мешками, цепляя все, что может служить пищей огню: бумажки, картонки, щепки, сухие листья, навоз. В сильные морозы утром на улицах находят окоченевших людей. Поздно вечером идти по городу опасно. Не найдя работы, многие возвращаются в кишлаки – «есть глину», другие соглашаются доставлять контрабанду из Ирана, Пакистана, третьи берутся обрабатывать в горах поля индийской конопли и мака, четвертые уже везут гашиш и героин, запаянный в целлофан, – соседям.
О Дауде почти никто не жалел. Жалели гвардейцев, попавших под огонь, и их командира Сахиб Джана, сочувствующего нападавшим, но при этом дравшегося с ними до последнего. Сахиб Джан – пуштун, верный кодексу чести – Пуштунвалаю.
К бывшему президентскому дворцу – теперь он назывался Домом народа – отовсюду приходили люди: посмотреть на испещренные пулями стены и покричать в знак одобрения. В Доме народа располагался Революционный совет. Сюда прибывали и жители провинций. На площади пылали костры из «дел» освобожденных заключенных. Новая власть уже в месяце Близнецов
[37]
выступила с программой преобразований, называвшейся так: «Основные направления революционных задач». Программа сулила сытость, равенство пуштуна и хазарейца, контроль над ценами, работу, образование, равноправие женщин.
Многие чиновники различных учреждений были заклеймены как мздоимцы и казнокрады и смещены.
Сахиб Джан, захваченный в плен, – казнен.
В газетах «Анис», «Хивад» писали, что золотой корабль революции должен переплыть кровь, такова диалектика (афганцы не видели кораблей, и это поражало их воображение особенно сильно); писали, что Кабульский университет все эти годы правления Дауда, пособника империализма и черного принца гегемонизма из Китая (но он был пуштуном, просто газетчики иногда захлебывались в пышных словесах), да и раньше, при короле Захир-шахе, был плацдармом сопротивления; упоминалось, что среди его студентов числились: Гульбеддин Хекматиар, Ахмад-Шах Масуд, Бабрак Кармаль, а Бурханутдин Раббани являлся преподавателем.
Часовщик читал газеты, и в его взгляде, обращенном на своего постояльца-студента, сквозило беспокойство. Наверное, я и сам был виноват; после случившегося в ночь на 27 саура
[38]
я производил впечатление заговорщика, терзаемого страхами. Я хотел поговорить с часовщиком обо всем этом, но в последний момент останавливался. Я побаивался его взгляда, особенно того глаза, который был темен, как лазурит. Уж лучше пусть считает меня заговорщиком, смутьяном, чем беспутным балбесом.
Змарак Кокуджан не был богат, но вечерний чай у него всегда забеливался сливками, и праздничная чалма была из шелка, и Мирман-Розия носила по праздникам шелковую голубую чадру, а ее пальцы украшали золотое колечко и перстень с изумрудом. У бедняков ничего этого не было. А новая власть всюду трубила о любви к беднякам и ненависти к богатеям, с которыми и не церемонилась. Отовсюду доходили зловещие слухи о том, как тому или другому состоятельному человеку новая власть «купила билет», так это называлось. «Купили билет» однажды и соседу-ювелиру: он исчез за стенами Пули-Чархи; все его сбережения конфисковали; за отцом последовал старший сын; жена с оставшимися детьми, победствовав, выехала в деревню к родителям; а дом ювелира занял царандоевец
[39]
.
