Он комкал газеты и складывал в кучку на дне камина, поверх уложил лучинки. Она протянула ему коробок со спичками. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается. Ждал от нее каких-то слов, но в то же время боялся, что диалог снова вырвется из-под контроля. Он знал, чем можно ей досадить, и не замедлил это сделать. Пошел наверх и прямо в одежде лег на разобранную постель, пытаясь читать попавшийся под руку старый журнал. Обрадовался, отыскав статью о компьютерах, но, к сожалению, он мало что в этом смыслил. Потом наткнулся на рекламу отдыха в Турции, и ему припомнился их последний совместный отпуск в Греции — все смутно, нечетко, как на неудавшемся снимке. Ее загорелое почти нагое тело. Любовная близость в гостиничном номере — тогда у них это было в последний раз. Растерянность от собственного смущения. Он вдруг понял, что не помнит ее другой: этот отпуск несколько месяцев назад и есть его самое раннее о ней воспоминание, и в повторяемых как заклинание: «А помнишь, как…» ему видятся совершенно чужие люди. И он задремал, удивленный.
Когда проснулся, ее в доме не оказалось. Не было и собаки, и он подумал, что они, наверно, пошли к дюнам. Однако на всякий случай проверил, на месте ли машина. На месте. Включив телевизор, рассеянно слушал новости. За окном серели ранние сумерки. Он сделал себе глазунью и съел прямо со сковородки, устроившись перед телевизором. Затем открыл новую банку пива и просмотрел эсэмэски в мобильнике. Ничего интересного. Увидел, как она вошла — раскрасневшаяся от ветра. Рената кинулась на него, радостно приветствуя, будто они не виделись по меньшей мере год. Женщина посмотрела на пустую сковороду.
— Так ты поел?! — с укоризной и не скрывая удивления спросила она. — Успел уже поесть.
Он понял, что совершил оплошность — надо было ее подождать.
— Да нет, я только заморил червячка. Давай съездим в китайский ресторанчик в городке?
— Я не хочу есть, — сказала она, вешая куртку.
«Тогда чего спрашиваешь?» — обозлившись, подумал он. Хотя прекрасно понимал, зачем ей это понадобилось. Чтобы иметь повод обидеться. «Теперь начнет дуться. Не хочешь — не ешь, черт с тобой», — послал он ее в мыслях. Воображаемый диалог доставил ему злорадное удовлетворение. Он переключил телевизор на другую программу, но видно было плохо — изображение на экране рябило, и он пробежался по каналам в надежде отыскать что-нибудь еще. Но здесь ловились всего две программы. Особенно не разбежишься.
Вскоре она вышла из ванной — аккуратно причесанная и, похоже, со свежим макияжем. От нее пахло сигаретным дымом, видно, как школьница, покурила в туалете.
— Ну что, докончим партию? — спросила.
Он согласился. Вид идеальной симметрии на шахматной доске приятно успокаивал. Радость от незыблемости правил. Сладостное предвкушение очередного хода после тщательного обдумывания. Предсказуемость случайностей. Возможность держать все под контролем, будто изысканная интеллектуальная ласка. Он подбросил полешек в камин, и тут она сказала:
— Эй, не хватает белого коня.
Оба, нагнувшись, поискали под столом, потом отодвинули кресла, обшарили все углубления между сиденьями и подлокотниками. Он заглянул в корзину с дровами.
— Рената. Это она стянула, — предположила женщина. — Посмотри на ее подстилке.
Он встряхнул старое одеяльце, служившее собаке подстилкой, — на пол выпали лишь несколько щепочек и резиновая затычка для слива в раковине; шахматной фигурки не было.
— Может, в сени утащила? — с надеждой спросил он.
Они стали обыскивать каждый уголок. Он порылся в мусорном ведре, она пошла на веранду. Отодвинули стол.
— Когда ты выходила, фигура стояла?
Она не помнила.
— Что ты сделала с белым конем, глупая сука? — склонилась она к собаке.
— Может, сгрызла.
Он разлил пиво по стаканам. Они сидели перед ставшей бесполезной шахматной доской. Потом его вдруг осенило: фигурку можно заменить небольшой деревяшкой, — он отрезал брусочек и поставил на черную клетку.
— Деревяшкой я играть не буду.
— Ну, давай я сыграю белыми.
— Но тогда придется начать сначала, да?
— Нет. Мне уже расхотелось играть.
Она подумала: лучшее, что они могли бы сейчас сделать — это встать, собрать вещи и вернуться домой, — однако вслух предложить не рискнула. Подумала еще, что это он взял фигуру. Или же ненароком смахнул с доски. Но промолчала, только тяжело откинулась на подушки дивана.
Она знала, что сейчас он ее покинет — с головой погрузится в волны телеэфира, или пойдет наверх и снова заснет, или станет возиться с фотоаппаратурой (слава богу, на дворе уже слишком темно, чтобы снимать), или читать, а то возьмется названивать всем подряд, слать эсэмэски — и что это неотвратимо. Его синяя в клетку рубашка — как же хочется уткнуться в нее лицом, но нету сил встать с дивана. Пальцы его рук, собиравшие шахматные фигурки в коробку. С редкими темными волосками.
Он взглянул на нее:
— Почему ты плачешь? Из-за шахмат, из-за пропавшего коня?
Он присел рядом с ней, полуобняв одной рукой. Другая, после некоторого колебания, все же осталась там, где была, — на спинке дивана.
— Быть брошенной легче, чем бросать, — вдруг выпалила она. — Когда тебя бросают, это придает сил.
— А мне всегда казалось — наоборот, — сказал он.
— Ты не понимаешь.
— Я никогда ничего не понимаю.
Он встал и вышел на кухню. Спросил оттуда, как насчет вина, не выпить ли им. Она с готовностью согласилась.
Все, что он скажет дальше, она знала наизусть. Фразу за фразой и обоснование каждого слова. И еще пространный комментарий. Должен же он, в конце концов, все ей высказать. На этот раз молчанием ему не отделаться. Войдя в комнату, он подал ей бокал с вином и уселся рядом на диване. Скорее всего, он догадывался, о чем она думает. Что сейчас начнется выяснение отношений, а кончится как обычно — скандалом. И тут Рената, эта «ненормальная собака», этот их «пес-хранитель», заскулила под дверью. Он встал выпустить ее во двор.
— Ну беги, беги, глупая псина. Куда же ты задевала нашего белого скакуна?
Рената с лаем бросилась в темноту. Резкий порыв ветра успел сыпануть в открытую дверь горсть песку. У себя за спиной он услыхал голос ожившего телевизора и вздохнул с облегчением. Все-таки она его включила.
— Жаль, что у нас нету программы передач. Может, фильм какой будет, — сказал он, возвращаясь.
Она подлила в бокалы вина, хотя они не были до конца опустошены. И вдруг почувствовала себя бесконечно усталой.
Как и он, вытянув ноги, она уперлась ступнями в низенький столик. Так они и сидели рядышком на диване, потягивая вино, пока не закончился забавный старый детектив, в котором престарелая дама убивала своих врагов, подсыпая им мышьяк. Когда она поднималась по лестнице, ее слегка пошатывало.
