Маргерит Юрсенар говорила: мы не меняемся, мы становимся глубже. Так же и Андре Жид советовал продолжать путь по наклонной плоскости, при условии, что это путь вверх.
Когда воля сговаривается с умом, человек становится зверем, с которым можно общаться.
Бруно и Ян прочли «Концерт „Памяти ангела“». Они пришли ко мне взволнованные, говоря, что я написал прекрасную историю любви.
Странно. Я этого не заметил.
«Любовь в Елисейском дворце».
Рассказывая эту небылицу о любви, сдвинутой по фазе, я чувствую себя почти в театре. Анри и Катрин — сильные персонажи, эффектные с самого начала. Виртуозы видимости, носители масок, они наделены внутренним богатством людей, умеющих себя контролировать, страданием тех, кто молчит.
В то же время место действия расставляет свои ловушки: Елисейский дворец должен оставаться задником, власть — рамой, оправдывающей присущую его обитателям боязнь общественного мнения.
Мне пришлось несколько раз переписывать начало, чтобы найти подходящий угол зрения, самый простой, позволяющий нам с симпатией взглянуть на одинокую женщину, понимающую, что ее бросили.
Новелла «Любовь в Елисейском дворце» завершает книгу, потому что именно она дает нам ключ к пониманию: люди, так же как Анри и Катрин, теряются в коридорах времени, они почти никогда не переживают одновременно одинаковых чувств, но страдают от болезненных сдвигов во времени.
Так же и отравительница и ее аббат разминулись друг с другом…
Так матрос Грег забывает о том, что он отец, когда его дочери еще совсем маленькие.
Так Крис и Аксель слишком разные, чтобы оценить друг друга; и когда они меняются, это происходит симметрично и опять создает дистанцию…
Если рано или поздно объяснения и помогают нам понять, что мы потеряли, они ничего не могут исправить.
Раскаяние дает возможность искупления, но чаще всего слишком поздно. Зло свершилось… Угрызения совести не смоют содеянного. Дочери судового механика Грега вечно будут страдать из-за того, что их мало любили и мало обращали на них внимания… Я мог бы назвать эту книгу «Любовные несовпадения».
Образ Риты, мадонны безвыходных положений, святой невозможного, ограненным бриллиантом сверкает в этих историях. Блеск его то отсвечивает иронией или цинизмом, то порождает желание действовать и надежду. Его мерцание отражает двойственность добра: то, что представляется благом одному, будет горем другому, то, что губит Петра, спасет Павла. Святая Рита — явление, которое само по себе ни о чем не говорит, но через которое говорит о себе другой.
Этот лейтмотив — не мое, писателя, пояснение. Это укол копья, подстрекательство, таинственный импульс, заставляющий читателя задуматься.
Сегодня утром я получил письма от немецких коллег, которые внимательно прочли повесть «Мсье Ибрагим и цветы Корана». Среди комплиментов нашелся и один упрек: «Почему вы не объяснили причину того, что господин Ибрагим все время повторяет: „Я знаю лишь то, что написано в моем Коране“».
Я ответил ему одной фразой:
«Потому что я хотел, чтобы вы нашли ее сами…»
Когда книга закончена, начинается ее жизнь.
С сегодняшнего вечера я ей больше не автор. Ее авторами отныне становятся читатели…
Вольтер говорил, что лучшие книги — это те, что наполовину созданы воображением читателя.
Подписываюсь под этой мыслью, но от себя хотел бы добавить: если только у читателя есть талант…
Еще одно уточнение: если читатель окажется талантливее, чем я, это меня вовсе не смутит. Напротив…
