В помете было три детеныша, что совершенно нормально и даже правильно для породистых особей, это звезды помоек приносят по десять котят. Или по двенадцать. Красивое число — двенадцать, в Древнем Вавилоне было двенадцатиричное исчисление. Манера людей пользоваться топорным десятиричным исключительно из-за соответствующего количества пальцев просто глупа.
Наташа изящно выгнулась в спине, возвращаясь к приятным воспоминаниям: абсолютно не планирующий становиться котовладельцем Хозяин за сорок минут прошел путь из варяг в греки и с энтузиазмом новообращенного унес в неудобной сумке-переноске прелестную питомицу.
Боб любит широко улыбаться, глядя на себя в зеркало. Боб очень красив, но улыбается он не себе, не своим грязно-зеленым глазам, не своим волчьим скулам, не своим темным завиткам волос на рельефном лбу. Боб улыбается другому лицу — он умеет его видеть среди своих глаз, скул, различать между завитками волос.
* * *
— Я требую, — высокая, болезненно худая мамаша из второй палаты, в блестящем, всех цветов пламени спортивном костюме, с ходу пошла приступом, почему-то чуть подволакивая левую ногу, такую походку специально вырабатывали актеры японского классического театра, вспомнила Юля, — нет, я требую! Требую! Чтобы моего ребенка осмотрел специалист, которому я доверяю! Не ваши санитары… подземелья! — Ее громкий голос действительно срывался на визг свиньи.
— Давайте успокоимся, — миролюбиво предложила Юля, поглаживая по бедным волосикам маленького мальчика с красными, спекшимися губами, — для начала. Привозите для консультаций вашего специалиста, если желаете. Я в этом необходимости не вижу.
— От вас одни неприятности, Юлия Александровна, — безошибочно определила неизвестно зачем заглянувшая в палату Зоя Дмитриевна, — удивляюсь, а ведь образованная женщина и как бы даже немножко врач…
Один взгляд назад. Осень 1989 года
Три девочки сегодня с утра выглядят не так чтобы очень. Три девочки — черная голова, белая голова и средне-русая голова — одеты довольно своеобразно: свитер раз, свитер два, у черной головы еще свитер три, свитер четыре и жилетка пять; три одинаково грязных старых ватника, приблизительно цвета хаки, телогрейки — говорит средне-русая голова и смеется; одинаково грязные джинсы, у черной и средне-русой — индийские, а у белой — американские, и три пары темноголубых резиновых сапог. «Веллингтоны» — говорит белая голова, но две другие не реагируют, незнакомое слово, но что-то английское, да, какая-то фирма? — интересуется средне-русая, она самая красивая, самая умная и через два года умрет.
Черная и белая головы, обнявшись, зарыдают над ее гробом и пообещают друг другу… поклянутся друг другу… ерунда, они этого все равно не сделают.
А сейчас три головы склонились к тонким джинсовым коленкам, разноцветные волосы перепепутались, разноцветные глаза празднично блестят, девочки смеются, они счастливы — после изнурительных выпускных и вступительных экзаменов общим числом одиннадцать — средне-русая голова сдавала меньше, она — золотая медалистка, имела льготы — девочки поступили и стали настоящими студентками, тра-ля-ля, не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски, все женитесь на медичках, они тоненьки, как спички, но зато резвы, как птички, все женитесь на медичках — стали настоящими студентками медицинского института. Черная голова мечтала с детства, методично заполняя для каждой из своих кукол, включая пластмассовых пупсов и резиновых индейцев, истории болезни. Белая голова в детстве мечтала совсем не об этом, а средне-русая голова всегда и всюду следует за своим братом — они близнецы. На глупые возгласы: «Вы совершенно не похожи!» — она сдержанно реагирует: «Мы похожи, как обычные брат и сестра», но они — необычные брат и сестра.
Осень, конец сентября, мерзкая погода, нивы сжаты, рощи голы, от воды туман и сырость, колесом за сини горы солнце тихое скатилось — декламирует черная голова, битком набита стихами. Девочки в колхозе, называется «на картошке», но собирают свеклу и морковь, живут в деревянных бараках с двухъярусными кроватями и принципиально незакрывающейся входной дверью. Подъем в шесть утра, ждет умывальник на улице, с напрочь замерзшей за ночь водой, клеклая манная каша, прилипшая к тарелке, светло-светло-песочный чай и тяжелая работа на бледных разоренных полях родной области, но зато вечером все набьются в одну из комнат, будут пить водку, закусывать «чем бог послал», чаще всего пряниками и подушечками «Дунькина радость», петь под гитару и влюбляться.
Белая голова любит брата-близнеца средне-русой, ах, как она его любит, как любит, как он бесконечно хорош, Бобка, со своими втянутыми щеками, волчьей ухмылкой, смуглой кожей и яркими глазами цвета травы, как он шутит, как смеется, как протягивает огонек — прикурить.
Черной голове нравится куратор курса, старшекурсник умник Петров, стильно одетый даже на поле и похожий на Джона Леннона образца 1968 года: длинные волосы, круглые очки, интересно, есть ли у него девушка? — спрашивает черная голова в пустоту, Пелевин еще не написал про Чапаева и его боевого друга, и знать, что основная пустота у нее под юбкой, точнее, под индийскими синими джинсами AVIS, черная еще не может.
Куратору курса умнику Петрову тоже симпатична черная голова, красивая девочка, но куратор курса мечтает об аспирантуре, возвращаться на родину в деревню Малые Вяльцы Пензенской губернии он не хочет, куратор курса четыре года рвал задницу в плане отличной учебы, общественной работы и прочего, прочего, и уже видна красная финишная лента, непременно шелковая, и уже маячит город-сад, нельзя ошибиться, сейчас не время, красивые девочки, черные головы — это все успеется, он еще молод. Сейчас умник Петров настроен много работать, и он ко всему готов. Клешеные джинсы, рубашка с расстегнутыми манжетами, светлые волосы косой челкой закрывают высокий лоб и широкий воротник рубашки, это его стиль, Long John, да. Но только не All You Need Is Love, и не Let It Be — скорее A Hard Day’s Night.
Дядя Федор, получивший свое мультяшное прозвище в первый же день, в первый же день стремительно влюбляется в средне-русую голову, послушным Артемоном дожидается ее хорошего настроения, пограничным псом Алым выступает на страже ее интересов, Белым Бимом Черным Ухом готов подохнуть от тоски, натасканным Мухтаром готов выполнять команды…
Довольно этих собачьих аллегорий, довольно, сердито подумает человек, читающий по-русски, и будет абсолютно прав, тем более что продолжать их можно сколь угодно долго, тут уместны будут и дикая собака Динго, имеющая отношение к первой любви, и даже Белый Клык — ну а что, волк, он тоже дикая собака.
Средне-русая голова приглаживает рукой густые волосы, носком бело-синей кроссовки рисует на распаханной грядке перевернутую восьмерку, знак бесконечности, и еще одну, рядом. Своего рода навязчивая привычка — везде и всюду писать эти восьмерки, ногой на песке, пальцем на стекле, ручкой на любом клочке бумаги, это что-нибудь обозначает, спрашивают малознакомые люди — нет, просто красиво, иногда отвечает средне-русая, лента Мёбиуса, «минус бесконечность» и «плюс бесконечность», математические понятия. Средне-русая бесконечно (минус? плюс?) далека от малознакомых людей, да и от знакомых тоже.
