И Витечка не знает, готов ли он пройти весь необходимый маршрут. Опять вызов на первый мобильник.
— Слушаю тебя, — сообщает Витечка.
Действительно слушает какое-то время. Звонит врач-интерн из госпиталя ветеранов войн, красивая девица с роскошной улыбкой и тяжелой грудью. Витечка хмурится, звонок немного некстати, но… Он что-нибудь придумает.
— Отлично, — оценивает он врача-интерна, — что привезти?
Трубка недоумевает. Ей от Витечки нужен только Витечка.
— Имею в виду, что ты пьешь?
Трубка торопливо отвечает, чуть шершавым от возбуждения голосом.
— Портвейн? — удивляется Витечка, обычно девицы хрустально восклицают: «Шам-пан-ско-го!» — Хорошо, пусть будет портвейн…
Кладет телефон в карман, другой тоже. Где-то он недавно видел хороший крымский портвейн.
С портвейна и шам-пан-ско-го мысли довольно-таки логично перебросились на водку. Лидия пьет только водку, не запивая, не закусывая, не пьянея. Витечка вынимает телефон. Крутит в руках, начинает набирать номер, сохраненный в памяти под именем Лидия — а под каким же еще? Нажимает на сброс. Не будет звонить. Лидия сейчас еще валяется в постели, ее Дикобраз шастает по спальне, хлопает дверцами шкафов, холодно информирует, что будет поздно — совет директоров — и наплевать. Лидия утыкается головой в подушку, смаргивает слезы, ей прекрасно известно, что совет директоров состоится в тайно снятой квартире на улице Мичурина.
Что за чертовый перекос, в который раз размышляет Витечка, почему врач-интерн в волнении звонит ему, ему нужна несчастная Лидия, Лидия плачет по Дикобразу, Дикобразу веселее на улице Мичурина. И так с каждым, и так до бесконечности. Эра тотального смещения. Ничего-ничего, она скоро закончится. Осталось всего-то пара миллионов лет.
Напротив окна автомобиля остановились мальчик и девочка, по виду младшие школьники.
— …и тогда гриф выклевал его печень, глаза, а тело разбил о скалу, — громко произнес мальчик.
— Только наверняка это был не гриф, — опустил стекло Витечка, — не гриф, а орел. Грифы питаются падалью.
Мальчик замолчал. Девочка нахмурилась.
Витечка сдвинул рычаг переключения скоростей.
Где, в каком звене произошел сбой, размышляет Витечка, и имеет ли смысл сейчас тратить время на выяснение этого, надо вооружиться широко известным принципом Эйзенхауэра — начать с дел важных и срочных. Да, важных и срочных. Врач-интерн сегодня — важное и срочное. Про Лидию лучше не думать, а портвейн он встречал в «Алко-холле».
И разобраться с женой, размышляет Витечка, это дело не важное, но, пожалуй, срочное. Как хороший руководитель, он знает, что небольшое, но удачно выполненное задание мобилизует и отлично мотивирует исполнителей.
Надо потихоньку распутывать нити, когда-то такие яркие, заманчивые, шелковые и блестящие, — колючей проволокой впиваются они теперь в живую Витечкину плоть.
А если не получится распутать, размышляет Витечка, всегда можно обрезать. Ножницами по металлу или чем там еще работают по проволоке? Кусачками.
Существует же оно — единственно верное Решение. Витечка ухмыляется. Хорошо бы оно явилось во сне — некоторые спят и видят таблицы, где между бором и литием притаился солист группы Сплин, а чем, спрашивается, он хуже?
Из дневника мертвой девочки
…С самого начала мир для меня существует в двух экземплярах, я живу в них параллельно, как-то так получается. Один — это обычный мир, все как у всех: подъем в шесть утра под гимн Советского Союза, ранец, книжки, занятия, велосипед и лыжи, бабушка, редкая мама, сандалики и капроновые ленты, сольфеджио и натянуть новые струны на скрипку.
А второй мир населен только нами с братом.
В этом мире я говорю ему: теперь ты будешь мне папой, а я тебе мамой. В этом мире он отвечает мне: обещаю.
Второй мир гораздо больше первого, потому что он есть всегда. Бротигановский снегопад — вот что это такое. Ричард Бротиган — мой любимый писатель.
«Самый маленький снегопад в истории.
Самый маленький в истории снегопад прошел час назад у меня во дворе. Примерно из двух снежинок.
Я ждал, когда упадут другие, но не дождался. Снегопад состоял ровно из двух снежинок.
Они упали с неба, так же неуклюже, как шлепались на задницы Лорел и Харди — сами, если вдуматься, чем-то похожие на снежинки. Как будто Лорел и Харди, обернувшись снежинками, устроили самый маленький в мире снегопад.
Видно, долго они летели с неба, эти две снежинки с перемазанными кремом физиономиями и мучительно смешными попытками сохранить достоинство в мире, который очень хочет отобрать его у них, в том самом мире, что привык к большим снегопадам — два фута, не меньше, — и лишь хмурится, глядя на то, как падают две снежинки.
Комедия опустилась на снег, оставшийся после дюжины предыдущих снегопадов, теперь нужно было подождать: я высматривал в небе новые хлопья, пока не понял, что эти две снежинки и были снегопадом Лорела и Харди.
Я вышел во двор и стал искать. Я преклонялся перед мужеством, с которым эти двое противостояли миру.
Я положу снежинок в морозилку: там им будет удобно, там они найдут внимание, восхищение и одобрение — все то, чего достойна их красота.
Вы никогда не искали снежинки на земле, уже два месяца покрытой снегом?
Я более-менее представлял, куда они упали.
Я искал две снежинки в мире миллиардов. И ведь мог на них наступить — не слишком приятная мысль.
Совсем скоро до меня дошло, насколько безнадежна эта затея. Самый маленький в мире снегопад прошел безвозвратно. Его не отличить ни от чего другого.
Остается только радоваться, что уникальное мужество этого двуснежинкового снегопада как-то живет в мире, где такие вещи никому особенно не нужны…»
[1]
от кого: twins@yandex.ru
[2]
кому: watchmaker@mail.ru
[3]
тема: Письма из желтого дома
Привет, дражайшая Курица, пишу тебе, как и было обещано, — сразу, едва успев разложить цветные ноги на панцирной койке. Какое хорошее слово: койка. В больничке небольшая техническая проблема с отдельной палатой, обещанной Шариком, залечь туда пока нельзя. Совсем нельзя. Какие-то трубы вроде бы текут, краны фонтанируют, вскрылись полы или что-то такое. Твой желтолицый друг положен временно в палату общую, вот сейчас малозубый маргинал с соседней койки с подозрительным возбуждением разглядывает мой ноутбук, ниагарой шумит кран в углу, а два пубертата-переростка у замазанного белым окна общаются в стиле: «йоу, йоу, комон! комон!» — даже забавно. Нет, правда — забавно.
