Потом, не торопясь, глянцевитой белоснежной струей добавит густых сливок — никаких дурацких диет сегодня. Плевать сегодня на диеты, на фиг, на фиг. Заляжет в пену, утвердит «яичную скорлупу» на бортике, закроет глаза. Не будет снова и снова пережевывать предстоящую, очень важную и вымечтанную встречу, зачем? В сердце урагана — всегда затишье. А по краям шквалистый ветер срывает крыши, выкорчевывает дубы, беседовавшие с князьями Андреями, и переносит девочек с собачками из Канзаса в Изумрудные города. На встречу с Гудвином — великим и ужасным.
Белой голове крышу сорвало уже давно, прогулки с Железными трусоватыми Дровосеками и интеллектуально ущербными Страшилами успели надоесть, злых колдуний Гингему и Бастинду она не боится, а в добрых волшебниц Стеллу и Виллину просто не верит.
Известная книголюбка — черная голова недавно цитировала чью-то реплику: «Колдовство — это то, что ты делаешь с другими. А волшебство — то, что ты можешь сделать с собой». Незачем белой голове что-то делать с собой, такой прекрасной. Что ж, значит, она будет — колдунья, тоже неплохо.
После пенной ванны она с ног до головы вымажется кремом для тела «Lancome» — стащит у матери и устроится за фундаментальным дедовым рабочим столом. С детства белая голова больше всего любит находиться именно здесь, в кабинете, среди дубовых стеллажей с книгами, кожаных потертых кресел.
Все здесь ей мило, все помогает: и фигурки оленей, медведей и лошадей каслинского литья, и их нарядная родственница — кружевная литая тарелка, а особенно — смеющийся чугунный чертик с хвостом. Чертик — товарищ с самых мелких белоголовьих лет, она на него очень рассчитывает.
Белая голова обожает хорошие канцелярские принадлежности, замирает над ними, ласкает пальцем полированные аристократические ручкины бока, с восторгом нюхает плотную гладкую бумагу. Можно приступать. Нет, нет! Как же она могла забыть!
Решительно слезет с простеганного квадратами кожаного крутящегося стула, щелкнет тайным замочком бара, неоригинально замаскированного под рядовую книжную полку, вообще-то она знает о его существовании лет пятнадцать, а умеет открывать — минимум лет десять, да. Нальет себе в высокий бокал на тонкой ножке «Чинзано», торопливо выпьет.
Усядется на стул снова, немного покрутится — реверанс в сторону смешной кудрявой девочки, маленькой белой головы, которая осталась где-то там, в яблочно-вишневых садах, колючем крыжовнике, темно-синем лесу, куда уходит детство, в какие города.
Наконец, приступит. Не промедлит ни мгновения, задумываясь и покусывая кончик ручки или собственную светлую-светлую прядь волос.
Это письмо она написала мысленно черт-те сколько сотен раз, рукой чертила на стекле заветный вензель «О» да «Е». Выискивала криптограммы в ненавистных химических формулах, в сине-красно-желтых анатомических атласах, в конспектах по биологии, в телепрограмме на неделю. Носком модного румынского сапога чиркала по замерзающей осенней луже, пальцем оттаивала на промерзшем окне троллейбуса, намечала языком и зубами — на дежурном утреннем бутерброде.
Зажмурив глаза в мелькающей вспышками темноте, видела составляющие буквы, слова, целые фразы, абзацы с обязательной красной строкой. Засыпала, размышляя над текстом. Просыпалась, осознав, что тот или иной аргумент никуда не годится, или — наоборот, хвалила себя ай-да Пушкиным и ай-да сукиным сыном.
Белая голова занесет перо — золотое и двухцветное — и своим мелким, кудрявым почерком аккуратно выведет вверху, строго посередине: «Дорогой Боб!» Улыбнется, потому что очень уж похоже на начало какого-нибудь забавного ребяческого письма Всевышнему с уважительным обращением: «Дорогой Бог!»
Мама рассказывала — она полгода стажировалась в Латвии — там очень принято переписываться с Господом, все ее маленькие подопечные этим занимались, не дожидаясь ответа, конечно.
А вот белая голова получит ответ, и очень скоро. Через несколько часов. Ровно в двадцать один ноль-ноль, включив для фона и настроения «Иронию судьбы» — непременную составляющую 31 декабря, она тщательно наложит макияж, сегодня можно не стесняться с красками, не бояться переборщить. Темные румяна, золотистые тени, ресницы необходимо загнуть, удобнее это сделать нагретым кухонным ножом, ничего страшного — в доме всегда туповатые ножи, папе — некогда, маме — в общем-то, все равно, а домработница Нина — довольствуется и такими.
Форму губ надо прорисовать особенно усердно, ведь ей придется говорить, много говорить, отвечать на вопросы, все должно выглядеть не просто красиво — идеально.
Наденет японское облегающее платье на лямках. Духи сегодня возьмет «Диориссимо» — интересный контраст, глубокая зима, снега по пояс, а она — благоухает сиренью.
Дубленку, незамысловато отделанную канадским волком, она тоже надушит. Обойдется без шапки, все равно поедет на такси. Это глупости, что в новогодний вечер невозможно заказать такси — она вот заказала, и ничего. Правда, директор таксопарка — бывший заядлый туберкулезник, материн пациент, смешно называет ее «всеврачица». Белая голова понимает аналогию, не дурочка — от «Всецарица» — есть такая чудотворная икона, проживающая в Греции, на Афоне, ее наделяют способностями излечивать тяжелые заболевания.
Шампанское — две бутылки — белая голова не забудет, и неизменный оливье, трудолюбиво приготовленный домработницей Ниной, не забудет тоже. Поразмышляет над печеночным паштетом и сациви из курицы того же происхождения, возьмет паштет. Схватит шоколадку «Парус» — съест по дороге.
Через двадцать минут и полшоколадки она выйдет из автомобиля, пожелает водителю нового счастья и нового здоровья в новом году, взовьется костром или синей ночью на четвертый этаж, остановится у комнаты номер 407.
Переведет дух, услышит приглушенные голоса за неплотно прикрытой дверью. Подслушивая, можно узнать много нового, волнующего и интересного — этот факт известен белой голове отлично, и она подойдет поближе, приставив розовое девичье ухо непосредственно к щели.
«Послушай меня! — донесется из комнаты какой-то взвинченный голос — это средне-русая, однозначно, невозможно не узнать ее необычные восходящие интонации. — У меня уже голова кружится, остановись, сядь, не надо все преувеличивать. Все будет по-прежнему, и уже скоро, все вот это — временные трудности, знаешь такое слово: вре-мен-но, это когда не навсегда… Подожди, Бобочка, ну маленький, ну хорошенький, ну еще немножко, и у нас снова все будет в порядке, ты потерпи, ну пожалуйста, а пока мы ведь сможем и так? Немного разнообразия…»
«Танюша, я хочу тебе помочь, с тобой что-то странное и страшное творится, я же вижу, при чем здесь „разнообразие», госсссподи, какая чушь, я не об этом…»
Белая непонимающе наморщит высокий лоб среди затейливой прически. Что за бред?! Белая голова попереминается с ноги на ногу, поставит довольно тяжелую сумку на пол.
«А я о том! — В голосе средне-русой пробьется слеза, вообще она стала жутко плаксивая с недавних пор, а сейчас еще и небывало разговорчивая. — А я о том! Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы все было как раньше, я хочу, хочу, хочу, да я больше всего на свете этого хочу! Но я не могу-у-у сейча-а-а-ас», — она заплачет, громко всхлипывая и шмыгая носом.
