— Нет, Эффи… засыпай… шшш, засыпай…
Ее глаза распахнулись, и в этот миг в ее расширенных зрачка я узрел Око Бога. Я чувствовал, как Его взгляд фокусируется на мне, будто луч солнца сквозь увеличительное стекло. Я видел его безмерное, чудовищное равнодушие.
Я закричал.
49
Ругаясь про себя, я пытался говорить нежно, успокоить ее. Черт бы ее побрал! Еще пара минут, и дело было бы сделано. Я натянул ей на лицо плащ, чтобы ограничить живительное действие холода, обнял ее и тихо зашептал. Но Эффи быстро приходила в сознание, глаза ее двигались под опущенными веками, дыхание учащенное и неровное. Одной рукой я открыл бутылочку с опием, уговаривая ее выпить несколько капель.
— Давай, Эффи… шшш… просто выпей это… давай, вот умница.
Но я не смог убедить ее принять настойку. Вместо этого — вот катастрофа — она заговорила.
Генри стоял неподалеку; он запаниковал, когда Эффи открыла глаза, и отбежал на несколько шагов к дорожке, но все еще был в пределах слышимости. Я понимал, если она хоть словом обмолвится о нашем плане, Генри, невзирая на свое состояние, моментально догадается и об остальном. Я крепче обхватил Эффи, пытаясь заглушить ее слова.
— Давай, — сказал я настойчивее. — Выпей это и не шуми.
Ее глаза впились в меня.
— Моз, — произнесла она вполне отчетливо. — Мне снился такой странный сон.
— Забудь о нем, — отчаянно зашипел я.
— Я…
(Слава богу, подумал я, она снова засыпает.)
— Слушай, просто будь паинькой, выпей лекарство и спи.
— Ты… ты вернешься за мной, правда… правда ведь?
Черт ее дери! Генри шел назад по дорожке. Я попробовал зажать ей нос и влить настойку в горло, но она продолжала говорить.
— Совсем как… Джульетта в гробу… как у Генри на картине. Ты придешь, правда?
Голос ее в ночи прозвучал неожиданно ясно.
Вы должны понять: я никогда не желал ей вреда. Если бы она еще несколько минут не шумела… на самом деле в этом нет моей вины. У меня не было выбора! Генри уже совсем близко — еще одно слово, и все пойдет насмарку. Все наши усилия впустую. Я не мог заставить ее замолчать.
Поймите, я действовал чисто инстинктивно: я не хотел сделать ей больно — хотел успокоить на пару минут, а за это время я бы избавился от Генри. Было темно, руки затекли от возни с плитой — и да, я нервничал, кто угодно бы на моем месте психанул.
Ладно, ладно. Я не горжусь тем, что сделал, но вы бы поступили так же, поверьте мне. Я приложил ее головой — не очень сильно, но сильней, чем намеревался, — о край гробницы. Просто чтобы успокоить. Она бы мне спасибо не сказала, если бы из-за меня Генри нарушил наш план; она бы хотела, чтобы я сделал все, что мог, ради нее и ради себя самого.
Сучка могла все испортить.
Она рухнула в снег, и, поднимая ее, я заметил пятно крови в ямке под ее головой. Всего одна круглая капелька размером с монету. Я поборол ужас. Что, если я ее убил? Она была такой хрупкой, к тому же почти без сознания… завершить дело Генри было нетрудно. Я наклонился и прислушался к дыханию… она не дышала. Что, по-вашему, я должен был делать? Я не мог помочь ей — Генри бы сразу заподозрил. Я мог только ждать. Через десять минут Генри бы ушел. И я бы занялся Эффи. Я не верил, что такой слабый удар по голове убил ее — скорее всего, я просто не расслышал ее дыхания из-за шума ветра. Я не мог позволить себе паниковать из-за такой ерунды.
Я аккуратно стряхнул с нее снег и отнес в склеп. Заглянув в отверстие и обнаружив, что там темно, я повесил фонарь Генри над входом, чтобы не упасть. Вниз вела дюжина узких ступеней, некоторые потрескались и осыпались от времени. Я осторожно спустился во мрак с безвольным телом Эффи и огляделся, думая, куда бы ее положить. В склепе было чуть теплее, чем снаружи, а еще там омерзительно пахло затхлостью и плесенью, но, по крайней мере, хоть гробы под ногами не мешались — они были спрятаны в полках за каменными плитами и замурованы. Я отнес Эффи вглубь склепа, где оставалась свободная полка, на которой она вполне помещалась. Я положил ей под голову свой мешок, поплотнее закутал в плащ и оставил, а сам поднялся наверх, к Генри.
Я снова запечатал гробницу и забросал плиту землей и листьями, дабы не обнаружить своего вторжения. Потом захлопнул дверь и подпер ее камнем. Повернувшись к Генри, я протянул ему фонарь и улыбнулся.
С минуту он смотрел на меня пустыми глазами, затем кивнул и взял фонарь.
— Значит… сделано, — тихо сказал он. — Действительно сделано.
Как ни странно, теперь он говорил куда отчетливее, чем прежде, голос у него был ясный и почти безразличный.
— Вы ведь помните, что делать дальше, да? — настойчиво спросил я, опасаясь этой новой безмятежности. — Подарки. Елка. Экономка. Все должно быть как обычно. — С тревогой я осознал, что, если я и правда убил Эффи, мы рисковали не только его шеей — но и моей тоже.
— Разумеется.
Тон был почти высокомерным. Он отвернулся, и странная мысль пришла мне в голову: он меня отпускает, я больше не нужен. Я усмехнулся и вдруг расхохотался, задыхаясь от горького веселья посреди могил, и мой хохот удивительно подходил к этой готической ночи, а тяжелые хлопья снега забивались мне в рот, в глаза, в волосы. Генри Честер медленно шагал прочь по дорожке, высоко держа фонарь, как суровый апостол, ведущий мертвых в ад.
50
Некоторое время не было ничего, даже самого времени. Я была вне движения, вне мыслей, вне снов. Потом мир стал возвращаться. Отрывки мыслей проплывали в голове одинокими нотами незаконченной симфонии. Я пробиралась сквозь облака памяти в поисках себя, пока вдруг передо мной, словно воздушный шарик, не возникло лицо, и я вспомнила имя… потом еще одно… и еще, они кружились вокруг меня в тумане, как рассыпавшиеся карты. Фанни… Генри… Моз…
Но где была она, моя темная сестра? Подруга моих снов, мой близнец, мой ближайший друг? С растущим ужасом искала я ее, озираясь, и понимала, что впервые с тех пор, как мы встретились и стали путешествовать вместе, я одна. Одна и в темноте. Воспоминания обрушились на меня, и я заплакала от страха: мой голос странным эхом отражался от ледяных стен, и когда темная волна ужаса схлынула, я поняла, где нахожусь. Я попробовала шевельнуться, но тело было как камень, руки как застывшая глина. Пытаясь заставить негнущиеся члены двигаться, я обнаружила, что могу приподняться на локтях. Я мучительно шарила вокруг, зрачки расширились от безграничной темноты. Я лежала на какой-то полке — руки онемели, и я не понимала, из дерева она или камня, но нащупала край в нескольких дюймах слева. Что дальше, я не знала, предпочитая тихо лежать на месте, чем наткнуться на гнилые доски какого-нибудь древнего гроба… Сверху доносились ночные шорохи и тонкое завывание ветра.
Мысль о том, что происходит снаружи, на миг ввергла меня в смятение, я представила, что я глубоко под землей, а вокруг корни кедров. Завтра люди пойдут по заснеженной тропе к церкви: дети в ярких пальто и шапочках, мечтающие прокатиться на санках с Хайгейтского холма; влюбленные рука об руку, ослепленные сиянием снега; хористы с фонарями и сборниками рождественских гимнов… а я все время буду под ними — ледяная глыба, окруженная мертвецами…
