И все же. Неправильно это. Голос Поля во мне, бесконечный, как река. Нельзя жить с ложью. За что мне такое испытание…
8.
Солнце уже клонилось к закату, когда он пришел за мной. Я уже так наработалась в саду, что все кости буквально зудели, орали от боли. В пересохшем горле будто застряла сотня рыболовных крючков. Голова кружилась. И все же я не обернулась, когда он тихонько встал сзади, ни слова не говоря, — зачем? — просто ждал, выжидал.
— Чего тебе? — рявкнула я наконец. — Прекрати пялиться на меня, ради бога, делом займись каким-нибудь.
Поль ничего не сказал. Плечи мне как будто жгло. И я развернулась, швырнув мотыгу прямо на грядки, и заорала на него, точь-в-точь как моя мать:
— Ну что за кретин! Да отцепись ты от меня, безмозглый старый дурень!
Наверное, мне хотелось его уязвить. Наподдать посильней, чтоб ему было больно, чтоб он шарахнулся от меня разозленный, разобиженный, а он смотрел прямо мне в глаза — смешно, ведь я всегда считала, что в этой игре никому меня не победить, — в своем неистребимом долготерпении, не двигаясь с места, молча, просто поджидая, пока я выдохнусь, чтоб вступить самому. Я резко отвернулась, испугавшись услышать то, что он скажет, в страхе перед этой кошмарной его кротостью.
— Я сготовил нашему гостю ужин, — сказал он наконец. — Может, и ты поешь чего?
Я замотала головой:
— Я хочу одного, чтоб меня оставили в покое! Слышно было, как Поль вздохнул за моей спиной.
— И та такая же была, — сказал он. — Мирабель Дартижан. Ни от кого помощи не принимала. Нет. Даже от себя самой. — Он говорил тихо, задумчиво. — Знаешь, ты здорово на нее похожа. Слишком даже. Себе на горе, да и другим тоже.
Я прикусила губу, чтоб не сорвалось резкое слово; я по-прежнему на него не смотрела.
— Сама своим упрямством всех от себя отваживала, — продолжал Поль. — Так и не узнала, что, скажи она слово, ей бы тотчас помогли. Но она и слова не сказала, верно? Ни одной живой душе.
— Думаю, она не могла, — холодно сказала я. — Есть такое, что не скажешь. Слова… не идут.
— Посмотри на меня, — сказал Поль.
В последних лучах заката его лицо алело и казалось юным, несмотря на морщины и желтые от никотина усы. Небо у него за спиной было ярко-красное, опушенное облаками.
— Приходит момент, когда надо рассказать, — произнес он серьезно. — Записки твоей матери я не зря столько времени изучал. И что бы ты там ни думала, не такой уж я дурак.
— Прости, — сказала я. — Нечаянно сорвалось. Поль тряхнул головой.
— Я понимаю. Конечно, не так я умен, как Кассис или ты, только иногда, мне кажется, умные-то как раз скорей и остаются в проигрыше. — Он улыбнулся и постукал себя пальцем по лбу. — Слишком много тут всего вертится, — добродушно добавил он. — Слишком много.
Я смотрела на него.
— Знаешь, болит-то не от правды, — продолжал он. — Если б она это поняла, ничего такого могло б и не случиться. Если б она их помочь попросила, вместо того чтоб упрямство свое выставлять, как она всегда и делала…
— Нет! — сказала я резко. — Ты не понимаешь. Правды она не знала. Так ее и не узнала. Но если б узнала, скрывала бы, даже от себя самой. Ради нас. Ради меня. — Я задыхалась, знакомый прилив кислоты, взмыв из желудка, сдавил горло. — Не ей надо было признаваться. Нам. Мне. — Я сглотнула жгучую слюну. — Мне, и только мне одной. — С трудом проговорила я. — Только я знаю все до конца. Это мне не хватило смелости…
Я осеклась, снова посмотрела на него, на его ласково и грустно улыбавшуюся физиономию, на то, как он стоял, согнувшись, точно мул, под тяжестью давней и тяжкой ноши, в своем терпении, в своем спокойствии. Как я ему завидовала. Как нуждалась в нем.
— Тебе смелости хватит, — наконец промолвил Поль. — Всегда хватало.
Мы глядели друг на друга. И молчали.
— Ладно, — сказала я. — Выпускай!
— Ты уверена? А как же таблетки, которые Луи у него нашел?..
Тут я расхохоталась на удивление легко при моем пересохшем горле.
— Уж мы-то с тобой знаем: не было у него таблеток! Небольшое лукавство, только и всего, сам же подкинул ему, когда по карманам шарил, — я снова рассмеялась, увидев, как он опешил. — Ох и шустрые у тебя, Поль, пальцы, прямо как у карманника! Думаешь, один ты такой наблюдательный?
— И что же ты будешь делать? — спросил Поль. — Когда он все расскажет Яннику с Лорой…
Я махнула рукой:
— А, пусть рассказывает!
Внутри вдруг стало легко. Как никогда не бывало; точно пух на глади воды, меня щекотал смех, смех безумца, готового все, что у него есть, кинуть на ветер. Сунув руку в карман передника, я достала клочок бумаги с написанным на нем номером телефона.
Потом, хорошенько подумав, я отыскала свою маленькую адресную книжку. Полистала, нашла нужную страницу.
— По-моему, теперь я знаю, что делать, — сказала я.
9.
Пироги с яблоком и курагой. Взбить яйца и муку с сахаром и растопленным маслом в густую пену. Не переставая мешать, понемногу добавить молока. Чтоб получилось жидкое тесто. Смазать посуду обильно маслом и добавить в тесто нарезанные фрукты. Добавить в тесто корицу с гвоздикой и поставить в духовку на средний жар. Когда пирог начнет подниматься, посыпать сверху коричневым сахаром и сбрызнуть маслом. Печь, пока верхушка не подсохнет и не затвердеет.
Урожай выдался скудный. Винить приходилось засуху и последующие затяжные дожди. Но все равно мы все с большим нетерпением ждали празднования в конце октября, даже Рен, даже мать, которая готовила свои самые лучшие торты, и уставляла подоконники мисками с фруктами и овощами, и еще пекла красивые замысловатые, причудливые караваи — в виде снопа, в виде рыбы, в виде корзины с яблоками — на продажу в Анже. Деревенская школа в прошлом году, когда учитель переехал в Париж, закрылась, но воскресная еще действовала.
В тот день все ученики воскресной школы в самой нарядной своей одежде выстроились с пением и со свечками в руках у фонтана — на языческий манер украшенного цветами, фруктами и колосьями, крупными тыквами, разноцветными тыквочками с выдолбленной сердцевиной, превращенными в фонарики. Служба продолжилась в церкви, алтарь которой был задрапирован зеленой тканью с золотом, и церковные гимны плыли через площадь, где мы стояли и слушали, завороженные сладостью недозволенного, а именно: жатвой избранников божьих и сжиганием соломы. Мы ждали окончания службы и присоединялись вместе с остальными к празднествам, а кюре выслушивал в церкви исповедывающихся, и от праздничных костров по четырем углам убранных полей веяло сладковатым дымком.
Тогда-то и устраивалась ярмарка. Ярмарка урожая, со схватками борцов, со скачками и всякими другими соревнованиями — по танцам, по ныряниям в воду за яблоками, по количеству съеденных блинчиков, по гусиным бегам, — с горячими пряниками и сидром, которые получали в награду и победители, и побежденные, и с целыми корзинами съестного домашнего приготовления, распродававшегося у фонтана, в то время как Королева урожая сидела улыбаясь на своем желтом троне и осыпала цветами всех вокруг.
