— Отомстил, — констатировала Ласса. И добавила: — Отойди, мешок дерьма.
* * *
На следующий день, едва Ридрих появился у въезда на рынок, мгновенно собралось около десятка слушателей — певца запомнили. Вчерашняя история повторилась: горстка слушателей привлекла зевак, многим захотелось поглядеть, из-за чего собираются прохожие. В этот раз Лассе в шляпу кидали меньше монет, куплеты-то были знакомые, но люди по-прежнему хлопали, просили петь еще. Ридрих пел и при этом настороженно поглядывал, как среди публики снуют нищие в лохмотьях. В перемещениях оборванцев просматривался некий порядок — Эрлайл заподозрил, что конкуренты замышляют подлость.
Ожидания оправдались. Как раз когда дошел черед до «Монаха и цыганки», в толпе показался попрошайка, украшенный огромным — в полщеки — свежим кровоподтеком. За ним следовали монах, писарь в темном камзоле и двое стражников. Монах шагал, перебирая четки и глядя перед собой, будто погружен в раздумья, при этом он ловко проскальзывал между людьми в толпе. Стражники скучали и хмурились.
Ридрих, едва заметив опасность, сменил песню и затянул на тот же мотив скучную историю о монахе и солдате. В новой истории святоша при помощи натужных аргументов одерживал верх в споре с ландскнехтом — мол, наемника никто не любит, а монаху рады повсюду и всегда:
На поминках, на крестинах,
Будь то день и будь то ночь —
Принимают, привечают,
Никогда не гонят прочь.
Заканчивалась песня появлением чертей, которые забирали вояку в пекло. Слушатели сперва притихли, озадаченные переменой, затем, заметив причину, стали хохотать. Ловкий ход Ридриха оценили по достоинству. Монах послушал, солидно покивал и удалился. Один из сопровождавших его стражников задержался, чтобы кинуть Лассе грош.
Так и повелось — день за днем Ридрих пел на рынке, Ласса танцевала. Ианна то ходила с ними, то оставалась дома. Ей снова стало хуже, а когда затянули осенние дожди, она слегла и вовсе перестала покидать лачугу. Женщина перешивала к зиме старые одежки. Мастерицей она оказалась никудышной, шила плохо, постоянно колола пальцы иглой, но будто не чувствовала боли.
Ласса стала говорить немного чаще, однако по-прежнему предпочитала молчать. Очень любила танцевать, даже забросила игру с щепками и тряпьем. Как-то она пожаловалась, что ее напугал «грязный дядька». Ридрих ушел и возвратился вечером — без посоха, с ободранными кулаками и ссадиной на скуле. Сел за стол и задумался, глядя в угол.
— Зачем ты? — спросила Ианна, присаживаясь рядом.
— Я думаю, теперь попрошайки станут обходить тебя и ребенка десятой дорогой.
— Я не об этом. Зачем ты с нами? Я думала, ты хочешь убить Игмора, но теперь ты знаешь его секрет. Пока на нем медальон, он неуязвим. Сразить Отфрида можно родовым мечом, но барон с ним не расстается. Я считала, ты явился, чтобы узнать секрет… Ты прочел книгу, но не покинул нас… Почему?
Ридрих вяло улыбнулся:
— Ты больше не говоришь «я знаю»? Прежде ты произносила эти слова слишком часто.
— Да. Сейчас я не знаю… Я не знаю, что держит тебя с нами, но я очень рада. Мне казалось, в этом мире никто никого не любит.
Тяжелый вздох женщины перешел в кашель, и улыбнуться ей так и не удалось. Снова не удалось. Зимой вдова умерла. Скончалась тихо, просто не проснулась поутру…
Когда Ридрих полез в сундук, чтобы отыскать платье получше, в котором можно было бы похоронить Ианну, увидел, что она шила только для девочки и для него. Себе на зиму бедняжка ничего не готовила. Она в самом деле знала.
Ридрих рассчитался с владельцем домика на окраине, распродал и раздал соседским старухам жалкое наследство Ианны, а затем покинул Мерген. В этом городе его и Лассу ничто не держало. Время от времени они будут возвращаться сюда, приходить на кладбище — к высокой мраморной стеле, которая слишком роскошна для нищей лютнистки. Что ж, curatio funeris, conditio sepulturae, pompa exsequiorum magis sunt vivorum solacia, quam subsidia mortuorum.
[87]
Ридрих не думал о расходах, заказывая надгробие, он просто сделал то, что считал нужным сделать. И жалел, что сделал слишком мало…
Моя белая роза,
Мой последний цветок,
Мои первые слезы…
Тонкий твой лепесток
Не увянет, не сгинет
Годам наперекор.
Сохраню на чужбине.
Magna res est amor.
[88]
Часть IV
ЛАССА
Эта часть — короткая и быстрая, как жизнь Лассы, танцующей девушки
Ридрих с Лассой нигде не задерживались надолго. Так уж выходило, что, проведя неделю-другую в новом месте, они вдруг понимали — пора. Их судьбой стала дорога. Ридрих пел, подыгрывая себе на лютне, Ласса танцевала. Инструмент бродяга содержал в образцовом состоянии, будто исполнял клятву, которую так и не дал Ианне. Он считал: покойная была бы рада, что ее лютня чистенькая и ухоженная. Играть Ридрих так и не выучился, но ему и не требовалось большого мастерства, чтобы вывести незамысловатый мотив. Зато Ласса танцевала все лучше и лучше. Ридрих не учил девочку, с его больной ногой было не до танцев, — малышка сама находила нужные движения, чутко ловила ритм и умела двигаться с необыкновенной грацией. Она всегда танцевала — даже сидя за столом в харчевне, двигалась так, будто продолжает начатую накануне, на деревенской улице, пляску.
Иногда ночью Ридриху не спалось, и он прислушивался к дыханию девочки, оно было ровным и размеренным. При этом дитя ни на секунду не оставалось спокойным. Ласса двигалась — чуть-чуть, еле заметно. Она танцевала даже во сне.
Деньги им давали неизменно щедро. Веселые, с незамысловатым юмором, песенки Ридриха нравились слушателям, а танец Лассы всегда восхищал. Неоднократно им делали предложения — остаться при постоялом дворе или трактире надолго, выступать каждый вечер, сулили постоянную плату, иногда весьма щедрую. Странники отказывались и снова уходили. Даже зимой, когда любой бродяга рад постоянному пристанищу, даже зимой Ридрих с Лассой выбирали дорогу.
Когда танцовщица подросла, на нее стали засматриваться мужчины — Ридрих ревниво ловил жадные взгляды, устремленные на девушку, и сокращал время пребывания в городе или деревне, где, как ему казалось, к Лассе проявляли слишком пристальное внимание. Иногда чересчур назойливых кавалеров приходилось вразумлять. Оказалось, что Лассе хорошо удается не только танцевать — в драке она двигалась не менее стремительно, чем в пляске. Ридриху снова пришлось дать воспитаннице несколько уроков, и здесь он учил куда увереннее. В искусстве боя рыцарь разбирался много лучше, нежели в танцах…
Они странствовали на юге, бродили по дорогам у теплого моря, купались в зеленой мутноватой воде, иногда ходили от порта к порту на каботажных судах и несколько раз дрались с загорелыми матросами, которым приглянулась маленькая плясунья. Бывали они и на севере, в Фэ-Давиано, странствовали и дальше — на запад, туда, где у подножий городских стен бился серый студеный прибой, а люди были суровы и немногословны. Везде песни Ридриха пользовались успехом. Пылкие южане хлопали в ладоши, хохотали во все горло, подпевали, норовили пуститься в пляс с девчушкой… Степенные северяне сдержанно кивали и чуть-чуть раздвигали губы в приличной улыбке — давали понять, что песня и танец пришлись по душе. Но щедро платили за искусство и те и другие.
