– Как только представится удобный случай. Я не могу ни с
того ни с сего устроить дружескую пирушку и пригласить туда вас и Игоря. Не
могу потому, что это будет явно шито белыми нитками, а он ведь хороший актер и
как профессионал не выносит плохо срежиссированных спектаклей. Все должно быть
поставлено , но поставлено с максимальной достоверностью и естественностью.
Только давайте договоримся на берегу, как выражаются моряки: между нами не
должно быть никаких баш на баш: мол, вы переспите с Игорем… – уж позвольте
называть вещи своими именами! – и только затем начнете выполнять свою часть
договора. А вдруг он убежит от вас с криком ужаса?
– Это еще почему? – смертельно обиделась Сашенька.
– Да кто его знает, Вознесенского? Он ведь болен хворью
верности. Вдруг, согрешив, начнет посыпать главу пеплом и облачится во
власяницу? – ехидно ухмыльнулась Клара. – Так вот, я не хочу, чтобы пострадали
мои интересы, понятно? Я хочу для начала видеть результаты ваших трудов. Вы
должны вдалбливать отцу в голову мысль о том, что ему пора остепениться, что
жестоко поступать с любящей женщиной так, как он в течение многих лет поступал
со мной… ну и так далее. Понятно вам, дитя мое? С вашей стороны – постепенная
обработка своего папочки, с моей – подготовка почвы для того, чтобы однажды в
нее было брошено роковое зерно вашей с Вознесенским встречи… Прошу простить за
высокопарный штиль, но это – профессиональное. А теперь мне пора идти, здесь
немилосердный сквозняк, а мои юбки отнюдь не бархатные, как может показаться
издалека, а из самой обыкновенной крашеной марли!
* * *
Еще в тот давний день, вернее, в ту ночь, когда Дмитрий
Аксаков неожиданно встретился со своим бывшим шафером, Витька Вельяминов
передал ему газетку, присланную из Энска, – просто так, на память о родном городе.
Дмитрий украдкой читал ее – и зачитал до дыр. Много там было всякого, на что в
былое время он и внимания бы не обратил, но чему теперь радовался буквально с
умилением. Ему было дорого каждое слово! И то, что «Торговый дом „М. Дестилятор
и K°“, несмотря на повышенные цены материалов, принимает заказы мужского платья
по очень доступным ценам. Исполнение безукоризненно и изящно, опытным
закройщиком М.П. Конкиным. Большая Покровка, дом Митрофана Смирнова»; и то, что
кому-то «требуется локомобиль, вполне исправный, 150–250 лош. сил. Предложения
адресовать: Рождественская ул., 36, д. Рукина, кв. 10». Дмитрий даже всерьез
забеспокоился оттого, что «пропал кот сибирский, рыжий, с белой мордочкой,
грудью, брюшком и лапками. У носика желтое пятнышко, кладеный. Доставившему или
указавшему, где он находится, будет выдано 5 руб. Малая Ямская, д. 3, кв. 4»…
Среди прочих была и такая заметка, которая вроде бы прошла
сначала мимо внимания Дмитрия, ну, по крайней мере, только насмешила его, но
потом, в особый миг жизни, ему вспомнилась:
«Мастеру шрапнельной мастерской Сормовского завода
Прокофьеву сообщили, что старший рабочий шрапнельной мастерской Стеблов после
вечерней смены спрятал за голенища валеных сапог пули и собирается унести их с
завода. Прокофьев задержал Стеблова и спросил его, зачем он похитил пули.
Стеблов отрицал это, но за голенищами валеных сапог у него было обнаружено 1
пуд и 4 фунта пуль. Объяснить свой проступок Стеблов отказался.
На суде Стеблов не признал себя виновным, объяснил, что он спрятал
пули в сапоги для того, чтобы по осмотре мастерской снова положить их на место,
а на утренней смене добавлять в шрапнели, так как бывает, что пуль не хватает,
и это задерживает работу.
Стеблов указал, что работает на Сормовском заводе уже 24
года и ни разу не был замечен ни в чем предосудительном.
Это подтвердил и Прокофьев.
Мировой судья 6-го участка Стеблова оправдал».
Странным образом – четко, с каждой отдельно пропечатанной
буковкой – Дмитрий увидел эту заметку в небесной вышине, в просвете меж
облаков, когда лежал на земле, запрокинув голову, и ощущал, что из его пробитой
пулей ноги вытекает кровь и впитывается в землю. Боль была такая, что в голове
Дмитрия что-то сместилось. Ему вдруг показалось, что не какой-то там безвестный
германец выпустил в него пулю, причинившую такое нечеловеческое страдание, а
неведомый подлый сормовский воришка Стеблов нарочно похищал пуд и четыре фунта
пуль, чтобы сейчас все они разорвали ему в клочья ногу. Именно это ощущение –
разорванной в клочья ноги – не оставляло его. Конечно, одна маленькая дырочка –
что, не видел Дмитрий пулевых ранений, что ли? – не могла причинить столько
боли. Он кусал губы, плакал и смотрел в небо. Ужасная бородатая рожа мелькала
меж облаков, раздвигала черные строчки петита и просовывалась меж ними. «Может
быть, это Бог смотрит на меня с высоты?» – мелькнула ужасная, пугающая своей
бесстыдной кощунственностью мысль. Нет, Бог не мог быть так безобразен, подумал
тотчас Дмитрий, это был, конечно, сам Стеблов, виновный в его кошмарных
страданиях… Бородатые рожи множились, множились, заслоняя собой газетные
строки, и скоро от них не осталось просвета в чистых, голубых небесах, и даже
белые облака были ими засижены, словно мухами, замусорены, словно семешной
шелухой – какая-нибудь чистенькая энская уличка.
«А ведь я умру тут, если не подойдут санитары», – вдруг
понял Дмитрий. Но не то что ползти невозможно – невозможно было даже
пошевелиться. Но когда-нибудь же окончится бой! Сначала страшны были немецкие
снаряды, которые ложились вблизи. Это очень напоминало тот страх, который он
испытал в «мышиной норке». Когда сражаешься, не думаешь об опасности, не
трепещешь перед смертью, но когда лежишь раненый – ужасно тяжело чувствовать,
как визжат над тобою снаряды и пули.
Обстрел прекратился.
Неожиданно Дмитрий увидел двоих германцев, которые спокойно,
устало, волоча за собой ружья, прошли мимо.
«Наши отступили! Я на территории врагов!»
Немцы один за другим и группами проходили над трупами солдат
и над раненым Дмитрием. Даже нога от потрясения болела как бы уже не так
сильно.
«А если они, мерзавцы, добивают раненых?!»
Да, Дмитрий слыхал о зверствах немцев.
«Обожду! – подумал он. – Если только хоть один солдат
замахнется, застрелю его! За свою жизнь я еще постою! Даром не дамся!»
Взялся за револьвер, лежал, ожидая, мысленно уже прощаясь со
всем белым светом и вознося молитвы Богу. Мимо то и дело проходили германские
солдаты.
«Вот-вот приколют…» – замирало у Дмитрия сердце.
Немцы, не обращая на него внимания, пробегали дальше. Может
быть, на счастье Дмитрия, считали его убитым?
Потом все затихло. Превозмогая боль в ноге, Дмитрий
приподнялся немного, чтобы получше сориентироваться, и вдруг с ужасом опять
повалился ничком: несколько немцев приближались к нему…
