Но если честно, Шурка даже и на Охтина не особенно надеялся.
Однако, наверное, такой у него был вид после ночи, проведенной в образе
примата, что ехидный агент чуть ли «Скорую помощь» вызывать не бросился,
выслушал злосчастного Шурку со всем вниманием и отвел к Смольникову. Тот тоже
был само внимание: немедля отрядил Охтина разобраться со злосчастным домом, а
Шурку принялся расспрашивать обо всем на свете: как поживает его отец, которого
Смольников хорошо знал, как сестра, пишет ли что-нибудь из армии ее муж, как
работается в газете и даже – как там прижилась в Приамурском крае кузина Марина
Аверьянова, сосланная туда именно за организацию покушения на Смольникова. Про
кузину Мопсю Шурка говорить совершенно не хотел, поэтому он перевел разговор на
животрепещущее – свою работу.
– Эх, – сказал Смольников, – нравятся мне ваши фельетоны.
Одно удовольствие их читать! Вот кабы вы еще писали этак же про наших агентов –
как они шустрят, как себя не жалеют, сберегая добро и жизнь обывателя!
Шурка не поверил ушам. Да ведь он только о том и мечтал!
Мигом выложил начальнику проект задуманной рубрики под названием «Уголовная
хроника» и нажаловался (как-то само собой вышло, без злости!) на агента Охтина,
который к его идее относится с презрением…
– Это он из скромности, – усмехнулся Смольников. – Ну да мы
с вами его просто-напросто обойдем на вороных.
– В каком смысле? – удивился Шурка.
– А в таком. У меня нынче в девять утра оперативное
совещание со старшими сыскными агентами всех наших полицейских частей. Дозволяю
вам на нем присутствовать, а потом факт такового совещания осветить. И, выбрав
самую для вас интересную тему (или даже несколько тем!), написать статью для
своей газеты.
Сейчас Шурка думал, что же выбрать: конечно, не кражи
собольей пелерины или пачки рубашек стоимостью в семьдесят рублей. Вот уж нет!
Зато как заманчиво звучало: граф Лазаревский… девушка-убийца… налоговый аферист…
Или этот, как его… Дю-лю! Правда, Смольников сказал, что там какое-то
похабство. Ну так ведь оно того-с, особенно интересно для обывателя-с,
похабство-то…
– Ну что? – спросил Смольников, глядя на Охтина.
– Да что может быть, Георгий Владимирович? – вздохнул тот. –
Пусто. Проверили мы дом очень толково: сейчас ведь как раз переписчики по
дворам ходят, [8] вот я с ними и пристроился…
– Григорий Алексеевич, – укоризненно протянул Смольников. –
Да что ж вы так неосторожны? Вас ведь знают, знают!
– Не волнуйтесь, Георгий Владимирович, я таким появился, что
комар носа не подточит. Этакая канцелярская крыса, стручок-писарь – пенсне,
усики, плечи сгорбленные, шинелка потертая… Не о чем беспокоиться, уверяю вас!
– быстро сказал Охтин. – Зато своими глазами все, что надо, увидал. Полное
ощущение, что дом необитаемый. Однако в сенях две двери: одна ведет в комнату,
где и впрямь все в пыли и паутине, а вторая – в сараюшку. В той сараюшке есть
лаз в подпол…
– В подпол! – повторил Шурка, мгновенно побледнев. – Но я
помню, мы в подпол из второй комнаты спускались…
– Так ведь туда два пути могут вести, – пожал плечами Охтин.
– Мы в подпол не совались. Бес знает, кто там сидел и на что бы мы там
наткнулись. А так вошли, покричали, мол, с переписью к вам, покажитесь,
хозяева, а потом ушли восвояси. Конечно, если бы со мной были не простые
переписчики, а свои ребята, мы бы рискнули…
– Лучше без риска, – покачал головой Смольников. – Поставьте
кого-то постоянно за тем домом следить. Это все, что мы можем сделать.
– Значит, я их спугнул тем, что Станиславу Станиславовну
туда послал, – пробормотал Шурка. – Эх, дурень я! Значит, они за мной следили,
увидели, как она ко мне вернулась… Они все поняли! Хорошо еще, что на нее не
напали. Я… – Он всплеснул руками в припадке отчаяния. – Я настоящий преступник,
что ее туда послал! Что бы я делал, если бы ее там убили?!
– Насколько я понимаю, сию барышню так просто не убьешь, –
усмехнулся Охтин. – Я еще тогда ее заприметил, когда в редакцию приходил по
поводу Кандыбина. Малехонькая барышня, вроде ничего особенного, а характер,
чувствуется, железный. И храбрая!
Шурка посмотрел подозрительно. Нотки восхищения,
прозвучавшие в голосе Охтина, ему очень не понравились.
– Храбрая, а? – настойчиво повторил Охтин. – Как думаете,
Русанов, согласится она нам помочь?
– В каком же смысле?
– Я ведь насчет нового Дю-лю не просто ради скабрезного
интереса поинтересовался. Есть сведения, что видели его близ Андреевской
ночлежки. Это ведь в нашем городе самое такое место, чтобы всякая пакость могла
тихо залечь на дно и вылежаться, ожидая, пока буря поверху пройдет. Недаром
господин Горький сие местечко так и называл – «на дне»! Еще, конечно, в Сормово
можно податься, к пролетариям… Там тоже можно припухнуть, удобную минуту
выжидая. Но Дю-лю наш – он не тот типаж, среди сормовичей он будет весьма и
весьма приметен. А здесь…
– Ради Бога, – смиренно сказал Шурка, – может, вы мне
поясните, что за штука такая – Дю-лю, и с чем его едят?
Смольников снова усмехнулся не без смущения:
– Видите ли, господин Русанов, вы у нас еще человек молодой
и, по счастью, неиспорченный. Кроме того, вы собой привлекательный, определенно
пользуетесь успехом у женского пола, и вам нет нужды взбадривать свою
чувственность непристойными картинками. Дю-лю – прозвище некоего французского
фотографа, который распространял именно что непристойные изображения юных
девушек. Совсем юных, можно сказать, девочек. Многих к нему приводили
растленные матери… И вот у него в Петрограде появился последователь. Фамилия его
– Баженов. Правда, в настоящее время он скрылся из Петрограда, опасаясь ареста.
Задержана одна из ближайших его помощниц, которая дала показания, что он мог
скрыться в Энске либо в другом поволжском городе.
