Вознесенский умолк, глядя куда-то вдаль, и темные глаза его
затуманились выражением такой нежности, что у Саши чуть не вырвался стон боли и
ревности, лютой ревности, о которой она даже не подозревала никогда… даже
помыслить не могла, что подобное существует… что вот так подступит, вопьется в
сердце боль и мало того – начнет его медленно, мучительно сжимать…
– В-третьих, – продолжил Вознесенский, – я сам удивляюсь,
отчего так в нее влюблен. Когда мы встретились, она с ума по мне сходила, ну а
я… я просто так поигрывал в игру, которая и раньше была мне привычна. Потом все
переменилось, и я не просто влюбился – я без нее жить не мог, не представлял,
что со мной будет, если я останусь на свете один, без нее. Я ее чуть не силой
под венец потащил, хотя и сам не переставал дивиться силе своей любви, силе и
внезапности. Не удивлюсь, если ради того, чтобы обладать мною, чтобы влюбить
меня в себя, она пошла на какие-то ухищрения… ну, я не знаю… на колдовство
какое-нибудь.
Саша издала какой-то слабый писк.
– Я ужаснул вас? – небрежно глянул на нее Вознесенский. –
Шокировал? Да ну, бросьте, я и сам в такие глупости нисколько не верю.
Невозможно человека причаровать, возбудить в нем любовь и желание против его
воли!
Боже ты мой… Боже ты мой, он ведь решил, что Саша суеверно
испугалась его слов! А она вспомнила «Мокко Аравийского», имя, начертанное на
бумажке, которую она когда-то оставила по дурости в часовне Варвары-великомученицы,
вспомнила колдуна в косматой шкуре, кружившего вокруг нее, ошалелой от страха,
умирающей от ужаса, но готовой на все, на все, только бы приворожить, влюбить в
себя Игоря Вознесенского, готовой именно что душу черту продать, только бы
завладеть им! Бог ты мой, как, оказывается, однообразны бывают влюбленные
женщины… Но она опоздала, опоздала, потому что та, другая, соперница, жена – о,
какое страшное, непреодолимое слово! – успела раньше.
– Почему вы… – проронила Саша с трудом, – почему вы мне все
это рассказали?
– Сам не знаю, – легко пожал плечами Вознесенский. – Может
быть, потому, что вы кинулись за мной сегодня, в ту редкую минуту, когда я
перестал владеть собой и уступил ненависти и страху… Да, страху! Я, понимаете
ли, трус. Я однажды видел сон о том, как меня в упор расстреливает какой-то
рыжий ражий мужик… Стреляет раз, и два, и три, стреляет из «маузера», пули
вырывают из меня кровавые лохмотья, а я все живу да живу, распадаюсь на части,
но никак не могу умереть… Страшный сон, согласитесь? Рожа того мужика, моего
убийцы, почудилась мне нынче въявь на одной из госпитальных коек… Я вообще-то
жалость ненавижу и презираю, не единожды упоенно декламировал на сцене монолог
Сатина со словами: «Жалость унижает человека!» Но сегодня мне вдруг приятно
стало, что отыскался человек, который меня почему-то, неведомо почему, взял да
и пожалел. Оттого я и разоткровенничался. Но об одном прошу – забудьте об этом
как можно скорей, хорошо?
Саша уткнулась в ладони.
– Нет, никогда, никогда! – забормотала глухо. – Я вас
никогда не забуду! Я вас любила, люблю и всегда любить буду… Если хотите знать,
когда у нас с мужем была брачная ночь, я вас представляла рядом с собой, и
потом тоже… И это даром не прошло, потому что у моей дочки темно-карие глаза, а
у меня, видите, серые, а у мужа моего голубые, и значит…
– Это значит только то, что у вас в родне у кого-то есть
темные глаза, – небрежно усмехаясь, проговорил Вознесенский и замолк на минуту.
А когда вновь заговорил, тон его вдруг изменился: – Что, Кларочка, пришла
пожалеть меня, бедного, изгнанного трудящейся массою из своей среды? Да и леший
с ней, с той массой! К тому же меня уже пожалели. Закончили тешить этих бесов
простонародья? Подождать тебя, или ты еще задержишься?
Саша вскинула голову. О Господи, на площадке стоит,
придерживаясь за перила, Клара Черкизова!
И давно она здесь стоит, интересно? Слышала их разговор?
Подслушивала?
– Поезжай, Игорь, – со странной интонацией сказала Клара. –
Ты поезжай домой, а я… Я хочу еще кое о чем поговорить с… с Александрой
Константиновной. А ты поезжай.
* * *
– Унылая картина, господа, – сказал начальник сыскного
отделения Смольников и постучал по столу карандашом. – Унылая! Когда вас
слушаешь, получается, что в городе хозяева – воры, а не полиция. Вы
докладываете уже четверть часа, а я еще не услышал ни единого сообщения о
раскрытом преступлении. Может быть, мне просто не повезло? Может быть, вы,
Климентьев, меня чем-то порадуете?
Встал невысокий, очень широкоплечий агент с рябоватым лицом:
– Крестьянин Шитов заявил о краже у него из лавки по
Пожарской улице неизвестными лицами собольей дамской пелерины стоимостью
четыреста рублей.
– Неизвестными? – повторил Смольников.
– Так точно, ваше благородие…
– Опять! Ищите вора, Климентьев.
– Слушаюсь!
– Далее, господа? – Смольников вновь стукнул карандашом, на
сей раз совсем сердито. – От Заречной части у нас кто-то что-то может сказать?
Вы, Мазуров?
– Прислуга из столовой Безумнова на Старо-Самокатской
площади, крестьянка Кряжева, заявила полиции о краже из ее сундука,
находившегося на чердаке столовой, сорока рублей денег и часов-браслета,
стоившего три рубля шестьдесят пять копеек. Кража совершена посредством взлома
замка.
– Нашли вора?
– Покуда нет, – с виноватой интонацией сказал агент Мазуров.
– Покуда! – с выражением повторил начальник сыскного
отделения. – Следующий!
– Мещанка Глазова заявила полиции, что между двумя и тремя
часами утра какими-то злоумышленниками, проникшими в ее квартиру чрез окно,
совершена кража разного имущества, в том числе принадлежащего заказчикам
материала для платья, всего на двести сорок семь рублей. – И, не дожидаясь
вопроса, агент добавил: – Разыскиваем-с воров-с, ваше превосходительство, не
извольте беспокоиться.
– Да как же не беспокоиться, господа? – пожал плечами
Смольников. – «Ищем», «разыскиваем»… – у вас на все про все один ответ. А
кто-нибудь отыскан? Задержан?
– Задержан совершивший на днях на пристани общества «Русь»
кражу мануфактуры, принадлежащей товариществу Понизовского, известный
вор-рецидивист, неоднократно судившийся за кражи и отбывавший тюремное
заключение крестьянин Васильсурского уезда Гладышев, – громко сказал кто-то от
двери, и Шурка узнал голос Охтина.
