Ох, лукавила она! На самом деле не жила и не обходилась, они
мучили ее денно и нощно, спать не давали. Вернуться бы туда… Вернуться – и все
начать сначала. Всем отомстить, расставить фигурки на шахматной доске Жизни по
своему произволу, а не так, как они стоят теперь. Да, некоторые расставить, а
некоторые смести – небрежно, одним движением ладони: Смольников, агент Охтин,
этих в первую очередь, конечно, и Сашку Русанову не забыть, и…
Она вздрогнула. Что такое? Блеяние слышится, что ли?
Мурашки побежали по спине.
Блеяние раздавалось словно из-под земли. Может, это уже
правят свой шабаш черти, желтые и синие?
Марина пошла совсем тихо. Блеяние приближалось. Э, да вон
откуда оно доносится, из той свежевырытой могилы! Похоже на то… И кто-то
бьется, топочет там… Да ведь это, кажется, коза! Никаких чертей – коза, самая
обыкновенная! Ну, может, козел – не видя, утверждать трудно. Животина небось
сорвалась в приготовленную могильщиками яму, пока бродила по холмикам,
общипывая травку.
Эх, бедная коза, ну что же делать, придется тебе до утра
помучиться… Марине тебя в одиночку не вытянуть, а звать на подмогу некого. К
тому же у нее еще свои дела не сделаны…
– Потерпи, – сказала Марина громко, словно коза могла ее
услышать и понять. – Потерпи до утра, а я, как рассветет, пошлю Сяо-лю к
сторожу, и он тебя вытащит.
Коза, похоже, услышала ее голос и от неожиданности умолкла,
словно пыталась понять, что ей говорят. И в некое краткое мгновение тишины
Марина вдруг уловила хруст травы за своей спиной – хруст травы под чьими-то
шагами.
Обернулась – и увидела высокую, даже, ей показалось,
непомерно высокую фигуру, белую, странно колышущуюся, которая приближалась к
ней в потоках лунного света и протягивала вперед руки…
«Могильные черти не синие и не желтые, они белые!» – успела
подумать Марина, прежде чем свалилась в глубокий обморок.
Она очнулась оттого, что кто-то легонько трепал ее по щекам,
приговаривая:
– Ну-ну, фрейлейн… Очнуться! Фрейлейн… А, zum Teufel!
Zum Teufel? Это значит по-немецки – к черту. Черти, что же,
говорят по-немецки? Или это могильный морок?
Марина открыла глаза и увидела вполне человеческое лицо,
склонившееся над ней. Черты не различишь, но это мужчина, лет сорока, с
тревогой глядит на нее…
– Вы тут никого не видели? – спросила Марина, удивляясь, как
слабо звучит ее голос.
– Кого именно? – осведомился незнакомец очень вежливо, но
несколько странно выговаривая слова.
«Белого черта», – чуть не сказала Марина, но вовремя
спохватилась и промолчала.
– Я видел line Ziege, – сказал человек, все так же странно,
с отчетливым акцентом. И повторил по-русски: – Коза, так, правильно? Очень
громко кричать… мяукать… Нет, не знаю, как по-русски!
– Вы немец? – наконец-то дошло до нее.
– Австриец, – проговорил мужчина мягко. Глаза его были
затенены длинными ресницами, и Марина раздраженно поморщилась. Она не терпела
длинных ресниц у мужчин!
Австриец встревожился, почувствовав ее недовольство:
– Вы не выдадите меня полицай?
– Зачем?! Почему?! – непомерно удивилась Марина. И тотчас
сообразила: – О… вы пленный?
– Ja, ja, – кивнул он с улыбкой, и она увидела блеск его
зубов в лунном свете. – Nat?rlich!
– Как вы здесь оказались? Ведь ваш лагерь далеко, на
Николо-Александровской пристани.
– О нет, я не оттуда. Мы сейчас стоим в казармах,
Артиллерийская гора, близко здесь… близко сюда.
– А что вы здесь делаете? – спросила Марина, попытавшись
сесть.
– Нет, нет, лежать, лежать! – строго велел австриец. –
Возможно, вы ударять ваш голова. Я очень виноват. Я вас пугать. Я видеть коза…
нет, я слышать коза, который очень громко кричать…
– Ну и что вы с ней сделали? – перебила Марина. – Почему она
теперь молчит? Вы ее застрелили?!
И она привстала было, но руки австрийца снова мягко надавили
на ее плечи:
– Verboten! Нельзя! Надо лежать. Почему вы говорить, я
стрелял коза? Я ее… как это… спасать!
– Вы вытащили ее из могилы? Сами? Один? – не поверила
Марина.
А мужчина поглядел лукаво:
– Нет, мы были два. Теперь он уходить, а я остаться с вами.
– Почему?
Он смотрел задумчиво:
– Я виноват. Я вас пугать. Я должен помогать. Я уже помогал
вам. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза: – И… es ist sch?n… это красиво.
– Что?! – Толстый Мопс, Мопся Аверьянова вытаращила глаза.
Слово «красиво» по отношению к ней?!
– Красиво, да, – повторил австриец. – Когда красивая женщина
лежит, она такая… она как будто… sie wartet seinen Mann… она ждет своего
мужчину.
Марина растерянно моргнула, глядя в его затененные длинными
ресницами глаза. Он улыбнулся, вздохнул. Рука шелохнулась на ее плече, палец
медленно прошелся по ключице, скользнул в ямочку на горле и замер там, словно в
нерешительности.
Марина закрыла глаза. Чудилось, внизу ее живота возник и
ринулся вверх, к голове и сердцу, огненный ком, причиняющий сладкую боль.
Прохладные пальцы австрийца проникли под расстегнутый ворот платья, погладили
грудь, накрыли ее ласковой чашечкой, легонько потерли сосок. Марина тихо ахнула
и обняла австрийца одной рукой, другой нетерпеливо таща вверх подол своего
платья…
Они долго лежали, распластанные, тяжело дыша, почти
уничтоженные силой влечения, швырнувшего их друг к другу. Марина, у которой не
было мужчины уже больше двух лет, и этот солдат, который, очень может быть, не
знал женщины с тех пор, как его призвали в армию… Они получили первое
торопливое утоление, оглушительно внезапное, бурное и сладостное чуть ли не до
слез, однако оба знали, что еще не пресытились друг другом и даже не
насытились, только первый голод утолили, знали, что сейчас переведут дыхание –
и снова прильнут друг к другу.
А все-таки что делал здесь этот австриец? Может, у него
склонность к меланхолии? Вот он и гуляет ночами по кладбищу, не думая о
впечатлении, которое может произвести на случайного прохожего. Нет, конечно, он
не ждал, что кого-то встретит здесь. Не ждал, что его выцветший зеленый мундир
в лунном свете покажется Марине похожим на белые одеяния призрака или черта.
