– Милосердие, значит? – сухо произнес Охтин. – Ну-ну. А про
то, что благими намерениями дорога в ад вымощена, слышали небось?
– Приходилось, – так же сухо ответствовал Тараканов. – Вы на
что намекаете? Мол, кабы не взял я господина Кандыбина на службу в редакцию,
так он и по сю пору был бы жив? Ну, знаете, коли суждено тебе задохнуться, так
хоть комаром, а подавишься. Вполне возможно, что служба в редакции тут вовсе ни
при чем.
– Напомню, что репортер ваш не комаром подавился, а был
удушен совершенно конкретным человеком, – вежливо возразил Охтин. – И у меня
нет ни единого сомнения, что это имело отношение если не к его репортерской
службе, то уж точно – к странным играм с объявлениями беженцев. – Он взял из
стопы объявлений, написанных женским почерком, одно и снова прочел его вслух: –
«ФРАНЦУЖЕНКА, БЕЖЕНКА ИЗ ВАРШАВЫ, ищет урок. Рождественская ул., дом Андреева,
m-lle Pora. Видеть можно от 11 до 2 часов дня и от 6 до 8 вечера» . – Поднял
глаза, подождал, испытующе глядя то на Шурку, то на Тараканова. – Ну, господа!
Неужели вы не видите, не замечаете ничего странного?
Тараканов пожал плечами:
– Вам кажется странным, что француженка могла оказаться
беженкой из Варшавы? Не вижу в этом ничего особенного! Чего только в жизни не
бывает!
И тут Шурку осенило:
– Да нет! Штука в том, что Кандыбин был убит на
Рождественке! Правильно, да? Я угадал?
– Угадали, – просиял улыбкой Охтин, и вдруг оказалось, что
он никакой не невзрачный, а очень даже привлекательный человек. Улыбка у него
была ослепительная, зубы – ну просто отборный жемчуг! – Да, все дело именно в
Рождественской улице.
– Ну, господа хорошие, – разочарованно развел руками
Тараканов. – Это несколько-с натянуто-с, позвольте вам заметить. Рождественка –
она эвона какая длинная. При чем же тут француженка из Варшавы – и мой
репортер? В огороде бузина, а в Киеве дядька.
– Иван Никодимович, Рождественка длинна, слов нет, и домов
на ней несколько десятков, однако дом Андреева всего один, – терпеливо
проговорил Охтин, и Тараканов даже руками всплеснул:
– Мать честная… Ночлежный дом! Кандыбин был убит около
ночлежного дома!
– Совершенно верно. А мамзель Пора… – Он вдруг осекся,
помолчал, потом снова заговорил: – Она, стало быть, называет в качестве своего
местожительства именно дом Андреева … Вы можете представить себе француженку,
пусть даже из Варшавы, которая живет в ночлежке Андреева? На дне , так сказать.
До сего небось и господин Горький своей ширококрылой, словно его буревестник,
фантазией не смог бы дойти!
– В самом деле, превеликие странности… – пробормотал
Тараканов, снова и снова вчитываясь в объявление. – И как я сразу не заметил…
Шурка в это время просматривал другие объявления. Его взгляд
давно уже зацепился за одну мелочь, только он никак не мог решить, стоит на нее
обращать внимание Охтина или нет. Однако все же решился.
– А еще тут двойки кругом, – пробормотал он. – Может,
конечно, это случайность…
– Какие двойки? – остро глянул Охтин.
– Да самые обычные, – Шурка потряс пачку объявлений. – В
каждом из них есть цифра «2». Да вы сами взгляните, господа!
Господа немедля склонились к объявлениям и удостоверились,
что и впрямь – в каждом из них имела место быть двойка. Либо в номере дома,
либо квартиры, либо во времени, указанном для встречи. В объявлении Ж. Немченко
двойка присутствовала в составе номера квартиры «20», но тоже присутствовала!
– Совпадение? – встревоженно спросил Тараканов.
– Да кто его знает, – озадаченно пожал плечами Охтин. – Надо
поразмыслить. Однако приметливы же вы, господин Русанов! – повернулся он к
Шурке. – Думаю, такую мелкую деталь только гимназист и мог заметить.
– Вы, наверное… – начал было Тараканов, как вдруг осекся и
явно смутился.
Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы постигнуть
смысл недоговоренной фразы: «Вы, наверное, сами двоечник, оттого эту цифру
сразу и примечаете?»
Шурка покраснел от возмущения.
Безобразие какое! Конечно, на медаль он не тянул, ни на
золотую, ни на серебряную, ни на жестяную, да и вообще отличником его назвать
было бы сложно, однако двойки, иначе говоря, неуды, у него были только по
физике. Ну и по математике. А также по химии. Ну так что ж? По складу ума
своего Шурка Русанов был явный гуманитарий! Впрочем, по истории у него тоже
встречались двойки… Один его ответ на экзамене по истории, касаемый Войны Алой
и Белой розы, вообще вошел в анналы первой мужской энской гимназии, поскольку
Шурка Русанов оскорбленно спросил преподавателя: «Я не понимаю, а при чем тут
цветы?»
И все-таки намек Тараканова, даже невысказанный, следовало
считать бестактным. Да-с, бестактным! Поэтому Шурка принял высокомерный вид и
процедил сквозь зубы:
– Пишу я, во всяком случае, без грамматических ошибок, не то
что этот ваш… И заметка «Вильгельмов ждут!» написана мною самостоятельно от
слова до слова!
– Да, кстати! – спохватился Тараканов. – Мы совсем забыли,
отчего, собственно, сыр-бор разгорелся. Значит, вы продолжаете настаивать на
авторстве… А ведь можно очень просто выяснить, правду вы говорите или, пардон,
несколько преувеличиваете свои возможности.
– А, понимаю, – хмыкнул Охтин. – Желаете провести
следственный эксперимент, как это называется в нашем ведомстве?
– Вот именно, – азартно кивнул Тараканов. – Коли уж
отсутствует возможность сличения почерков, стало быть, нужно сличить стиль.
Садитесь-ка вот сюда, молодой человек… Кстати, как вас звать-величать
прикажете?
– Шу… – начал было наш герой, однако спохватился и изрек: –
Александр Константинович.
– Ох ты Боже мой! – вздохнул Тараканов, но спорить не стал:
– Садитесь, значит, сюда, Александр Константинович, за мой стол, берите ручку,
бумагу и извольте начать писать.
– Что же именно? – удивился Шурка, хватая редакторскую
ручку, обыкновенную гимназическую «вставочку» (нет, не гусиное перо… но и не
автоматическое, цена на которое в иных писчебумажных лавках доходила до пяти, а
то и десяти рублей!), с изрядно обронзовевшим от частого писания фиолетовыми чернилами
перышком «рондо». – Диктовку, что ли?
– Да нет, – ухмыльнулся Тараканов. – Сочинение на вольную
тему.
– Что?!
