– Вас в самом деле это интересует? – спросил Охтин. –
Извольте, скажу. Удушен с помощью бельевой веревки. Труп найден неподалеку от
ночлежного дома на Рождественской улице. Очень может быть, что Кандыбин
отправился туда по своим репортерским делам и кого-то разозлил чрезмерным
любопытством. Обитатели тех мест этого свойства человеческой натуры не
переносят и никому не прощают!
– Отчего же вы тогда напустились на меня – мол, я какие-то
знакомства неподходящие вожу? – спросил злопамятный Шурка. – Вы что же, меня в
причастности к убийству подозреваете?
– Поживем – увидим, – хмыкнул Охтин. – Однако не уводите
разговор в сторону. Мы с Иваном Никодимовичем спросили, как вы докажете, что
фельетон «Вильгельмов ждут!» – в самом деле очень смешной, я его читал с
удовольствием, и господин Смольников читал, и мы немало хохотали при этом –
ваше личное творчество?
– Следует найти мою рукопись и сличить почерки. Может, в
столе у покойного посмотреть? – смущенно спросил Шурка. – Наверное, он все
рукописи, свои и своих корреспондентов, в столе держал. Мою, наверное, тоже там
спрятал.
– Попробовать поискать вообще-то можно, – кивнул Тараканов.
– Хотя надежды мало.
– Почему? – встревожился Шурка.
– Да потому, что Кандыбин вашу заметку за свою выдать
пытался, а значит, явно уничтожил оригинал. Но мы попробуем, я обещаю. Прямо
сейчас, в вашем присутствии.
Он повернулся к своему столу и взял с него большой конверт
из грубой серой бумаги, битком набитый какими-то листками бумаги, вырезками из
газет…
– Вот содержимое кандыбинского стола. Я его немедленно изъял
после того, как мне сообщили о трагических обстоятельствах смерти моего
репортера. Давайте искать.
И он, одним движением сдвинув на край стола все свои бумаги,
вытряхнул содержимое конверта.
– Ну, вы свой почерк знаете, надо полагать, господин
Русанов? – ухмыльнулся Тараканов. – Ищите, коли знаете!
Шурка принялся перебирать бумаги и очень скоро понял, что
Тараканов был прав: Кандыбин, скорее всего, уничтожил написанный им фельетон. И
что теперь делать? Как, в самом деле, доказать, что он не врет?
Шурка уныло перекладывал листки с места на место, лишь бегло
взглядывая на них. Это были какие-то безграмотные записи, сделанные неприятным,
корявым почерком. Изредка попадались листки, исписанные другой рукой, третьей…
Шурка глянул мельком – это были объявления, в основном о поиске места.
– А что, Кандыбин еще и приемом объявлений занимался? –
удивленно спросил Охтин, подошедший к столу и смотревший, что делает Шурка.
– Да нет, на это контора есть, – качнул головой Тараканов. –
Однако странно, что здесь так много…
– А вот это неправильное объявление! – вдруг перебил Шурка,
невзначай задержавшийся взглядом на одном из них, гласившем: «БЕЖЕНКА ИЗ РИГИ,
опытная массажистка с десятилетней практикой, предлагает свои услуги.
Варварская ул., дом 1 а, кв. 20. Ж. Немченко» . – В указанном доме по Варварской
улице нет двадцатой квартиры, – объяснил Шурка.
– А вам сие каким образом известно? – Брови Охтина удивленно
взлетели.
– А таким, что я сам там живу, – заявил Шурка. – Дом
двухэтажный, и в нем только четыре квартиры. И я всех жильцов по фамилиям знаю:
доктор Санин, потом инженер Кондратьев, ну, конечно, мы, Русановы, а еще вдова
действительного статского советника, мадам Куваева. Она на первом этаже, под
нами, живет и вечно ворчит, что мы стульями громко возим, у нее венецианская
люстра сотрясается, и вообще, мы топаем ужасно, у нее от нас мигрень…
– Ну, быть может, эта Ж. Немченко просто что-то напутала,
хотела написать квартира «2», а написала нечаянно «20», – перебил Тараканов. –
Нет, я понять все же не могу, почему здесь столько объявлений!
– Она никак не может жить в квартире номер два, – перебил в
свою очередь Шурка, – потому что это наша квартира. И вообще, у нас в доме нет
никаких беженцев. Это, кажется, единственное доброе дело, которое мадам Куваева
в своей жизни сделала, – ухмыльнулся Шурка, – нас от постояльцев избавила.
Какие-то связи покойного супруга тряхнула – и к нам никого не подселяли.
– Однако вы человеколюбивы, юноша, – хмыкнул Охтин. – Вот
оно, молодое поколение…
– Да вы что? – возмутился за молодое поколение Шурка. – Ну,
конечно, советница Куваева одна в пяти комнатах, к ней, наверное, и можно было
кого-то подселить, но нас в пяти комнатах – четверо, у отца даже спальни своей
нет, он в кабинете спит. Саша, сестра моя, с маленькой дочкой в одной комнате.
Ей тетя Оля свою уступила, у нее была большая, просторная комната, а теперь она
в прежнюю Сашкину перешла, гораздо меньшую. У нас одна незанятая комната –
гостиная, она же столовая. Есть, конечно, еще боковушка, но там Даня живет,
кухарка. Куда же подселяться, скажите на милость? – развел руками Шурка. – И у
Саниных, и у Кондратьевых то же самое. А у вас что, на квартире беженцы живут?
– не без ехидства спросил он Охтина.
– Ну, у нас такая избушка на курьих ножках на Похвалинской,
около храма в честь Похвалы Пресвятой Богородицы, что смотреть жалко. Только
одно название, что собственный дом. Нас там четверо: матушка, брат с женой да
я, да еще вот-вот у брата прибавление семейства случится, со дня на день ждем.
Мы, может, и рады бы кого к себе подселить, да ведь некуда, – как-то избыточно
многословно объяснил Охтин, словно оправдывался.
Шурка ничего не сказал, но подумал, что отношения с человеколюбием
у сыскного агента тоже не шибко ладятся.
