– Потому что так надо. Вы скажете своим родственникам, что я
должен остаться у вас ночевать, поскольку у меня… ну, придумайте что-нибудь, у
меня, мол, какие-то внезапные обстоятельства, стихийное бедствие…
«А где ему спать, Охтину? – призадумался Шурка. – Неужто на
раскладной походной кровати? Но ведь она сломана, может сложиться в самую
неожиданную минуту и защемить спящего! Придется уложить его на мою постель, а
самому спать на раскладной!»
Он уже почти приготовился принести такую жертву сыскному делу,
и все Русановы были готовы для Охтина на разные жертвы, но вот вам – здрасьте!
Вдруг оказывается, что Охтин, очень может быть, вообще не будет ночевать. Так
зачем было весь огород городить, баламутить народ?
– Ну, воля ваша, Григорий Алексеевич, – сказала тетя Оля,
которая быстрее всех вышла из состояния недоумения. – Как вы решите, так и
будет. Вы для нас гость дорогой, и если пожелаете остаться, милости просим. В
таком случае Шурка уложит вас на свою кровать, а сам ляжет на раскладной.
Скажешь Дане, Шурка, она постелет свежее белье. А я, если вы не против… – тетя
Оля взяла на руки Олечку, – я пойду укладывать спать нашу маленькую прыгалку.
– Я с большой неохотой расстаюсь с вами, Олимпиада
Николаевна, и с вами, Ольга Дмитриевна, – галантно сказал Охтин, и Русановы
даже не сразу сообразили, что Ольга Дмитриевна – это маленькая Олечка. – Но
спать пора всем, день нынче был трудный… Спокойной ночи!
– Ма-ма-ма-ма-ма… – пропела Олечка, обнимая тетю Олю за шею
и кладя голову ей на плечо. – Ма-ма-ма-ма?
– Мамочка скоро придет, – сказала Олимпиада Николаевна. – Ты
ляжешь в постельку и заснешь, а когда мамочка вернется из госпиталя, она тебя
поцелует и скажет: «Баю-бай, моя маленькая Олечка, баю-бай!»
– Баю-бай! – согласилась Олечка. – Баю-бай!
– Погодите… – вскинулся вдруг Константин Анатольевич. – Я
что-то не пойму… Ведь Саша работала вчера, сутки дежурила. Отчего ж она нынче в
госпитале?
– Ни в каком она не госпитале, – мрачно ляпнул Шурка. – Она
на поминках Грачевского. Я-то думал, она уже оттуда ушла, но, получается,
осталась еще.
Тотчас он пожалел, что сказал это, но было уже поздно.
– Где она?! – враз воскликнули Русанов и тетя Оля.
Шурка промолчал, чувствуя на себе укоризненный взгляд
Охтина: зачем-де языком тряс чрезмерно.
– На поминках? – повторил Константин Анатольевич. – Но
каким, позвольте спросить, боком? С каких пор она вхожа в актерскую среду? Даже
меня Клара отказалась взять с собой, сказала, что будут только свои!
У Олимпиады Николаевны мигом сделалось плаксивое выражение
лица, и совершенно невозможно было понять, из-за чего, собственно, вот-вот
прольются слезы из-под усталых морщинистых век: из-за того, что Сашенька
оказалась в злачной компании, или из-за того, что всуе была помянута Клара
Черкизова, и без того бывшая изрядной занозой в сердце тети Оли. Она торопливо
скрылась за дверью своей комнаты.
И в это самое мгновение у входа позвонили.
– А вот и она! – весело воскликнул Шурка и рванулся было в
прихожую, однако Охтин преградил ему путь.
Шурка растерянно моргнул. Только что Охтин находился на
другом конце комнаты, гораздо дальше от двери, чем он, Шурка, однако же
каким-то образом умудрился его опередить.
– Не ходите туда, – быстро сказал он. – Пусть Даня откроет.
– Даня уже спит, – удивился Шурка.
– Ничего страшного, – небрежно отмахнулся Охтин. –
Проснется. Разбудите ее и пошлите открыть дверь.
– Да я сам… – вызвался было Константин Анатольевич, однако
Охтин выставил вперед руку:
– Прошу вас остаться здесь. Русанов, разбудите Даню. – И он
ткнул пальцем в Шурку, словно боялся, что Русановы, старший и младший, не
поймут, кого из них он имеет сейчас в виду. – Если вдруг за дверью окажется не
Александра Константиновна, а кто-то другой, не открывать ни в коем случае. Если
попросят вас, Русанов, – он опять ткнул в Шурку, – пусть Даня скажет, что вы
уже легли спать, но сейчас оденетесь и выйдете. В квартиру никого ни в коем
случае не пускать! Кроме Александры Константиновны, конечно.
– Да что происходит, хотел бы я… – начал было Константин
Анатольевич, но Охтин весьма небрежно от него отмахнулся:
– Немного погодя все разъяснится! – и чуть не в тычки погнал
Шурку в каморку для прислуги.
Даня была вообще-то барышня строптивая, однако с полусонной
с ней вполне можно было поладить. Точно сомнамбула, не одеваясь, в одной
рубахе, набросив только платок на плечи, она побрела к дверям и замогильным со
сна голосом (говорят же всеведающие люди, что сон – это почти что смерть!)
спросила, кто там.
Нежный девичий голосок ответил, что пришли из редакции к
Александру Константиновичу Русанову – по важному делу.
Услышав этот голосок, упомянутый рванулся было к двери,
однако наткнулся на руку Охтина, выставленную поперек.
– Вы что… – вскричал было возмущенный Шурка, но был немедля
вытолкнут из прихожей в комнату, а Даня, повинуясь гипнотизирующему взору
Охтина, изрекла: молодой барин, мол, одевается и вскорости выйдет. Так что
извините, барышня!
Вслед за тем Даня направилась в свою каморку, рухнула на
постель и заснула столь же крепко, как спала до этого, и даже, очень возможно,
свой прерванный сон принялась досматривать с того же самого места. Охтин же
вернулся в комнату, где на него чуть не с кулаками накинулся возмущенный Шурка:
– Вы что себе позволяете?! Это же была Станислава
Станиславовна!
– К сожалению, да, – проговорил Охтин, и по голосу его было
слышно, что он и впрямь сожалеет о сказанном.
– Что происходит? – встревоженно повторил Русанов-старший,
но Охтин только головой покачал:
– Господа, сейчас не до объяснений. Умоляю мне верить. Все
выяснится в течение ближайших десяти-пятнадцати минут. Позвольте подойти к
телефону?
Константин Анатольевич с видом мученика пожал плечами,
делайте, мол, все, что вам заблагорассудится, спорить все равно бессмысленно!
Однако Шурка никак не мог смириться:
– Извольте объясниться! Как вы смеете так себя вести? Это
произвол!
– Вся беда в том, что вы «Энский листок» плохо читаете, –
укоризненно сказал Охтин. – Читали бы, так не пыхтели бы сейчас.
