– Поставьте, поставьте, – милостиво согласился Шурка,
которого во время поездки Охтин успел слегка проинструктировать. – И вот еще
что, Фукс, сделайте милость, сходите ко мне домой – это недалеко, Варварка, 2,
угол улицы Жуковской, рядом с Благовещенской площадью, – и принесите нам
какой-нибудь еды. Горничная – Даня ее зовут – приготовит. Я сейчас же сделаю
звонок домой, и вам передадут сверток.
– Дак как же? – с изумленным видом спросил Фукс. – Дак как
же вы тут одни останетесь, в редакции? А ежели кто и что?
– Ежели кто? И что именно? – нетерпеливо уточнил Шурка. –
Никто и ничего! Все будет в порядке, пан Фукс, вы не волнуйтесь. Господина
Охтина подождет шоффер, а он вооружен. И господин Охтин – тоже.
Фукс испуганно моргнул. У него были небольшие глаза, окруженные
бесцветными ресницами, и маленькие-маленькие, белесые, похожие на нерешительно
поставленные запятые бровки.
– Матка Боска, – пробормотал он, и Шурка вспомнил Станиславу
Станиславовну, которая часто, очень часто употребляла это выражение, – что ж
так-то уж, ровно против злодеев каких?
– Время суровое, военное, – оглянулся на ходу Охтин. – Да вы
не медлите, Русанов, начинайте работать!
Фукс надел в швейцарской длинное обтерханное пальто,
надвинул котелок, сунул под мышку трость и, приняв вид совершенно комический
(впрочем, многие беженцы, одевавшиеся с бору по сосенке и с миру по нитке,
представляли собой неких комедийных персонажей), зашаркал калошами по тротуару,
изредка опасливо оглядываясь на грозно блестевший лаковыми боками «кадилляк», надежно
перекрывавший подходы к крыльцу «Энского листка».
– И все же я не вполне понимаю, к чему… – пробормотал Шурка,
но Охтин не дал договорить:
– Потом поймете. Пока же слушайтесь меня рабски, и все будет
отлично. Теперь быстро звоните домой, пусть ваша Даня и в самом деле пришлет
нам какую-нибудь еду. Хотя бы для блезиру. Сколько времени Фуксу нужно, чтобы
обернуться до вашего дома и обратно? Полчаса довольно?
– Минут сорок, полагаю.
– Ну ничего, будем исходить из худшего. Полчаса мне должно хватить.
А вы садитесь и пишите матерьяльчик о бедном Грачевском. Да не забудьте воздать
ему должное!
– Конечно, – кивнул Шурка, проходя к своему столу и
предоставляя Охтину делать все, что ему заблагорассудится.
Вообще-то Шурка знал, что вся интрига замышлена господином
сыскным агентом для того, чтобы без помех порыться в рабочих столах сотрудников
редакции и сверить образцы почерка с теми, которые были на листках, найденных у
Кандыбина. Однако Охтин вел себя очень своеобразно. Он не садился за стол,
освещая рабочее поле лампою, не сличал кропотливо буковку с буковкой, а
выдвигал ящики, копался в них и небрежно задвигал, порою даже не до конца. Но
когда Шурка сказал, что хозяева столов сразу увидят: в редакции были
посторонние и что-то искали, – Охтин почему-то ответил, что это очень хорошо.
Пройдясь по столам репортеров, он отправился в секретариат.
Шурка остался сидеть как на иголках. Он бы очень не возражал заглянуть в стол
Станиславы Станиславовны. Конечно, она вне круга подозреваемых, Охтин и
Смольников подтвердили, но мало ли что интересное обнаружится в дамском столе.
Даже в рабочем! Ему страшно хотелось хоть что-то узнать о ней, столь открытой и
в то же время таинственной особе.
А впрочем, женщина и должна быть таинственной… Нет, лучше не
заглядывать в ее стол. Вдруг там обнаружится что-то… какие-то письма… записки…
Нет, нет, не то что видеть, даже думать о таком не хочется!
Настроение испортилось. Шурке не писалось. От нечего делать
он посмотрел в окно и вдали увидел мелькнувшую под фонарем комическую фигуру
Фукса в его долгополом пальто и с беленьким узелочком в руке.
– Григорий Алексеевич! – крикнул он, выскочив в коридор. –
Фукс идет!
В ту же минуту раздался громкий автомобильный сигнал. Понятно,
значит, у водителя тоже был секретный приказ…
Охтин вылетел из швейцарской, уронил на пол какую-то
бумажку, но не потрудился ее поднять.
– Вы уронили, Григорий Алексеевич! – воскликнул Шурка, но
Охтин словно бы не слышал: затолкал его в кабинет репортеров, подтащил к столу,
заставил сесть и со скромным видом притулился рядом – как ни в чем не бывало.
– Самовар поспел, а вот ваши пирожки, – сообщил Фукс, входя
в редакцию как был, в пальто и котелке.
– Да видите ли, голубчик, вышло, что мы зря вас сгоняли, – с
видом крайнего раскаяния проговорил Охтин. – У господина Русанова разболелась
голова, и он решил сейчас отправиться домой поспать, а уж утречком, на свежую
голову, приготовить матерьяльчик . Так что, получается, чаек нам не
понадобится. Давайте сюда пирожки – господин Русанов дома их поест. Идемте,
Александр Константинович, я вас до Варварки подвезу, а потом к себе поеду. А
ежели у вас какие-то вопросы будут касательно деталей сыскной работы или дела
об убийстве господина Грачевского, вы мне в любое время дня и ночи
телефонируйте, хорошо? Я на все ваши вопросы отвечу. Сговорились?
– Сговорились, – растерянно пробормотал Шурка. Встал из-за
стола, собрал свои листки, вынул из рук изумленного Фукса сверток с пирожками
(так сладко, сытно пахнуло сдобным тестом и пареной тыквой с яблоками, что есть
захотелось просто невыносимо!) и вслед за Охтиным направился к выходу.
– Почему… – начал было он, едва усевшись в «кадилляке»,
однако Охтин устало сказал:
– Все потом, ладно? Все станет ясно скоро, и даже очень
скоро. А пока пирожка дайте, Христа ради!
И они все втроем (включая шоффера, который для такого дела
притормозил на углу Большой Покровской и Театральной площади) начали жадно
поедать сказочно вкусные пирожки, обнаруженные в свертке. Пирожков было восемь,
едоков – трое, легко подсчитать, что каждому досталось по два целых и по две
трети, и времени это приятное занятие отняло – чуть.
– Теперь так, – сказал Охтин, когда автомобиль остановился у
Шуркиных ворот. – Пойдите, Воронин, проверьте двор.
Шоффер Воронин, невыносимо щеголеватый – в крагах и кожаной
фуражке, скрипя регланом, вылез из автомобиля и отправился во двор.
– Вы мне обещали разъяснить, что происходит! – возмутился
Шурка.
– Неужели вы сами еще не поняли? – устало проговорил Охтин,
однако тут же изменил тон на прежний приказной: – Сейчас вы пройдете вслед за
Ворониным в свою квартиру и откроете мне дверь черного хода.
– А поче… – начал было Шурка, желая спросить, а почему бы
Охтину не пойти вместе с ним через парадный подъезд, но тот нахмурился:
