Я нервно сглотнула.
— Это ты, Китти. Ты сделала со мной нехорошее.
— Теперь я это понимаю. Думаешь, не понимаю? Мне даже разговаривать с тобой стыдно. Мне так жаль, я так виновата.
— Дело прошлое, — неловко ответила я.
Но она продолжала, словно бы не услышав: как она себя казнила, как была не права. И как ей было жаль, жаль до слез…
Наконец я тряхнула головой.
— Брось, какое это имеет значение сейчас? Никакого!
— Никакого? — повторила она. Сердце у меня заколотилось. Я молчала, только смотрела, и Китти, шагнув ближе, зашептала часто-часто: — О Нэн, сколько раз я представляла себе, как я найду тебя и что тебе скажу. Не расставаться же с тобой, этого не высказав!
— Я не хочу это слушать, — внезапно испугалась я.
Я даже зажала ладонями уши, чтобы не слышать ее шепот, но она удержала меня за руку и продолжала говорить прямо в лицо.
— Ты обязана меня выслушать! Обязана знать. Ты не должна думать, будто мой поступок дался мне так уж легко. Будто он… не разбил мне сердце.
— Тогда зачем же ты так поступила?
— Затем что была дурой! Затем что сценическая карьера была мне дороже всего остального. Я думала, что буду звездой. И конечно, никак не ожидала, что на самом деле тебя потеряю… — Она замялась. Снаружи продолжалась прежняя суета: носились с визгом дети, кричали и ругались торговцы, полоскались на майском ветру знамена и транспаранты. Китти набрала в грудь воздуха. — Нэн, вернись ко мне.
Вернись ко мне… Часть моей души рванулась к ней стремительней булавки, притянутой магнитом; думаю, эта часть души будет рваться к ней всегда, когда бы она ни пришла и ни попросила.
Но другая часть души помнила — и помнит и сейчас.
— Вернуться? Когда ты по-прежнему замужем за Уолтером?
— Это ничего не значит, — быстро отозвалась Китти. — Между нами теперь… ничего такого нет. Немножко осторожности и…
— Осторожность! — От этого слова меня передернуло. — Осторожность! Осторожность! Только это я от тебя и слышала. Мы были так осторожны, осторожнее только покойники! — Я высвободила руку. — У меня теперь другая девушка, она не стесняется быть моей любовницей.
Но Китти подошла вплотную и вновь завладела моей рукой.
— Эта девушка с ребенком? — Она кивком указала назад. — Ты ее не любишь, я вижу по твоему лицу. Не так любишь, как любила меня. Помнишь, как это было? Ты была моя, моя перед кем угодно. Мы с тобой свои люди. С ней не так, с ней и ее приятелями, со всей этой дурацкой болтовней о политике. Посмотри, как ты одета: убожество и дешевка! Посмотри, кто вокруг тебя: ты потому уехала из Уитстейбла, чтобы не якшаться больше с такими людьми!
На секунду меня словно парализовало, потом я посмотрела, куда указывала Китти: на Энни и мисс Раймонд, на Ральфа, который все так же краснел и хлопал глазами, говоря с миссис Костелло; на Нору и Рут, которые стояли перед трибуной с другими девушками, знакомыми мне по «Малому в лодке». На стуле в другом конце палатки (раньше я ее не замечала) сидела Зена, обнимая широкие плечи своей любовницы, рядом находились двое приятелей Ральфа по профсоюзу: заметив меня, они кивнули и подняли стаканы. И посередине сидела Флоренс. Она склонялась к Сирилу, который тянул ее за волосы; пряди упали на плечи, Флоренс подняла руки, расцепляя его пальцы. Щеки ее пылали, она улыбалась, но, когда ее взгляд встретился с моим, в ее ресницах блеснули слезы (может, хватка Сирила оказалась слишком болезненной), а за ними проглядывало незнакомое мне уныние.
Я не могла ответить ей улыбкой на улыбку. Но, когда я обернулась к Китти, мой взгляд был спокоен и голосом я заговорила совершенно ровным.
— Ты не права. Я теперь одна из них, это мои люди. А что до Флоренс, моей возлюбленной, я люблю ее так сильно, что не могу высказать; до сих пор я сама этого не понимала.
Она выпустила мою руку и отпрянула как ошпаренная.
— Ты это говоришь мне назло, тебе по-прежнему обидно…
Я помотала головой.
— Я это говорю, потому что это правда. Прощай, Китти.
— Нэн! — крикнула она, когда я сделала шаг.
Я обернулась.
— Не называй меня так, — бросила я раздраженно. — Меня нынче так не зовут. И никогда не звали.
Она осеклась, потом шагнула ко мне и проговорила тихим, смиренным голосом:
— Что ж, тогда Нэнси. Послушай: все твои вещи до сих пор у меня. Все, что ты оставила на Стэмфорд-Хилл.
— Мне они не нужны, — отозвалась я мгновенно. — Храни их или выбрось — мне все равно.
— Там письма от твоих родных! Отец приезжал в Лондон искать тебя. Они все еще шлют мне письма, спрашивают, нет ли от тебя вестей…
Отец! При виде Дианы мне явилась в мыслях я сама на шелковой постели. Теперь, еще живей, я представила себе отца в переднике до самого пола, матушку, брата и Элис. Мне представилось море. В глазах защипало, как от соли.
— Можешь переслать мне письма, — глухо проговорила я.
Я подумала: напишу им и расскажу о Флоренс. Если они не одобрят — что ж, по крайней мере, будут знать, что я жива и счастлива…
Китти подошла еще ближе и заговорила еще тише:
— И деньги. Мы их храним. Нэн, там твоих почти семьсот фунтов!
Я покачала головой: о деньгах я забыла начисто.
— Мне не на что их тратить, — ответила я просто.
Но тут мне вспомнилась Зена, которую я оставила ни с чем, и еще я вообразила себе, как Флоренс, монета за монетой, опускает все семь сотен фунтов в кружки для пожертвований в Восточном Лондоне.
Полюбит ли она меня за это больше, чем Лилиан?
— Деньги тоже можешь послать мне на дом, — произнесла я наконец, сказала адрес, Китти кивнула и заверила, что не забудет.
Дальше мы смотрели друг на друга молча. Влажные губы Китти были слегка раздвинуты; на побледневших щеках четко выступили веснушки. Невольно мне вспомнился вечер в «Кентерберийском варьете», когда я познакомилась с нею и поняла, что влюбилась, а она поцеловала мне руку, назвала меня русалкой и подумала обо мне, как думать не следовало. Может, ей тоже пришло это воспоминание, потому что она спросила:
— Значит, вот как этому суждено закончиться? Неужели я тебя больше не увижу? Ты бы могла как-нибудь ко мне зайти…
Я покачала головой.
— Погляди на меня. Погляди на мои волосы. Что скажут твои соседи, если я к тебе заявлюсь? Ты не решишься и пройтись со мной по улице: вдруг какие-нибудь парни что-нибудь крикнут нам в спину!
Щеки ее вспыхнули, ресницы затрепетали.
— Ты переменилась, — повторила она, и я ответила бесхитростно:
— Да, Китти, я переменилась.
Она опустила вуаль.
