— Нелепая это затея — ругаться с Флорри, — бросила она, занимая соседнее сиденье. — Язычок у нее — острее не бывает.
— Все, что она говорила, правда, — признала я несчастным голосом. — Тут и преувеличивать нечего. — Вздохнув, я переменила тему: — Хорошо провела время?
— Да, — кивнула Энни. — Все было замечательно.
— А что это за девушка с твоей Эммой?
Я указала кивком на светловолосую женщину, стоявшую подле мисс Раймонд.
— Миссис Костелло. Сестра Эммы, вдова.
— Вот как? — Я слышала о ней раньше, но не ожидала, что она окажется такой молоденькой и хорошенькой. — Какая красивая. Жаль, что она… не из наших. Не подает никаких надежд?
— Увы, никаких. Но она чудесная девушка. Муж у нее был добрейший из людей, и Эмма говорит, сестра уже не надеется встретить кого-нибудь, способного с ним сравниться. Появится ухажер — так непременно окажется боксером…
Я вяло улыбнулась; честно говоря, меня не очень занимала миссис Костелло. Пока Энни рассказывала, я косилась на Флоренс. Она стояла в дальнем конце палатки и сжимала в руках платок, хотя ее щеки оставались сухими и бледными. Как я на нее ни пялилась, она ни разу не встретилась со мной взглядом.
Я уже решилась направиться к ней, но тут сделалось шумно: дама на трибуне закончила речь и публика неохотно захлопала. Это означало, что настала очередь Ральфа. Мы с Энни повернулись: Ральф, слонявшийся поблизости, услышал свое имя, взобрался на неверных ногах по ступенькам и встал на краю трибуны.
Я взглянула на Энни и скорчила гримасу, Энни закусила губу. Публика притихла, но не совсем. Похоже было, что серьезные слушатели в большинстве, притомившись, удалились и их места заняли праздная публика, зевающие женщины и немалое число буянов.
Перед этой равнодушной толпой и стоял, прочищая горло, Ральф. В руках у него я заметила текст речи на случай, подумала я, если откажет память. По лбу его струился пот, шею сковало. Стало понятно, что при таком напряженном горле его слова не буду слышны в дальних рядах.
Еще раз кашлянув, он начал.
— Почему социализм? Этот вопрос мне предложили сегодня с вами обсудить.
Мы с Энни сидели в третьем ряду и все же едва слышали; хор мужских и женских голосов за нашими спинами потребовал: «Громче!», по залу пробежали смешки. Ральф снова откашлялся и заговорил громко, но при этом хрипло.
— Почему социализм? Ответ не будет пространным.
— Слава тебе, господи, хоть за это! — послышался неизбежный выкрик, и Ральф, сбитый с толку, обвел палатку диким взглядом.
Я насторожилась: он потерял нить и вынужден был заглянуть в свои листки. Пока он искал, в зале стояла зловещая тишина, а дальше, разумеется, он стал зачитывать речь по бумажке, как тогда, в гостиной на Куилтер-стрит.
— Сколько раз, — говорил он, — вы слышали от экономистов, что Англия — богатейшая в мире страна?..
Я поймала себя на том, что проговариваю речь вместе с ним, подбадривая его, но он спотыкался, жевал слова, раз или два ему пришлось наклонить бумажку к свету, чтобы разобрать текст. Толпа уже рокотала, вздыхала и шаркала ногами. Я видела, что ведущий готовится подойти к Ральфу и попросить его говорить громче или покинуть трибуну; бледная Флоренс, забыв о собственном горе, явственно переживала за своего неуклюжего брата. Ральф дошел до статистики.
— Двести лет назад, — читал он, — земли и капиталы Британии стоили пятьсот миллионов фунтов; сегодня они стоят… они стоят…
Он снова наклонил бумажку, но тут какой-то парень вскочил на ноги и крикнул:
— Да кто ты такой? Социалист или школьный учитель?
Ральф обмяк, словно у него кончился завод.
Энни шепнула:
— Ой-ей-ей! Бедный Ральф! Нет, я этого не вынесу!
— Я тоже.
Я встала, переместила Сирила на колени к Энни и, перепрыгивая через ступеньки, взобралась на трибуну. Ведущий приподнялся, чтобы преградить мне путь, но я остановила его взмахом руки и решительно шагнула к обмякшему, истекающему потом Ральфу.
— О Нэнс, — произнес он, чуть не плача.
Крепко схватив его за руку, я заставила его выпрямиться перед толпой. В тот же миг все затихли — наверное, пораженные моим эффектным появлением. Воспользовавшись тишиной, я громовым голосом продолжила за Ральфа:
— Так вам не нравится математика? Может, вам трудно считать в миллионах; ладно, обратимся к тысячам. Возьмем триста тысяч. О чем, по-вашему, я говорю? О жалованье лорд-мэра? — Публика захихикала: года два назад из-за жалованья лорд-мэра разразился скандальчик. Дальше я адресовалась к тем, кто смеялся. — Нет, миссис, — продолжала я. — Я говорю не о фунтах и даже не о шиллингах. Я говорю о людях. Столько мужчин, женщин и детей живет в лондонских работных домах. И это Лондон — богатейший город богатейшей страны, центра богатейшей в мире империи! И в то самое время, пока я произношу эти слова…
Я продолжала в том же духе; смешки стали смолкать. Я говорила обо всех нищих в стране, о тех людях, кому предстоит в этом году умереть в Бетнал-Грине, на койке работного дома.
— А что, если это будете вы, сэр? — По ходу речи я начала снабжать ее риторическими добавками. — Или вы, мисс? Или ваша старушка-мать? Или этот ребенок?
Ребенок громко заплакал. Я продолжала:
— В каком возрасте встретит смерть большинство из нас? — Я обернулась к Ральфу, в нескрываемом удивлении евшему меня глазами, и громко, чтобы слышала публика, спросила: — Какова, мистер Баннер, средняя продолжительность жизни мужчин и женщин в Бетнал-Грине?
Он молча уставился на меня, но я ущипнула его за руку, и он выкрикнул:
— Двадцать девять лет! — Решив, что это недостаточно громко, я повторила вопрос, и Ральф завопил снова: — Двадцать девять! — Выглядело это как обмен репликами в театральном представлении.
— Двадцать девять лет, — повторила я для слушателей. — А если бы, мистер Баннер, я была состоятельной леди? Жила бы в Хэмпстеде или… или в Сент-Джонс-Вуде; жила бы в комфорте на доходы от акций Брайанта и Мэя? Какова средняя продолжительность жизни подобных дам?
— Пятьдесят пять лет, — не задержался с ответом Ральф. — Пятьдесят пять! Почти в два раза больше. — Он припомнил свою речь и при моей немой поддержке продолжил ее чуть ли не таким же сильным, как мой, голосом: — На каждого, кто умирает в фешенебельных городских кварталах, приходится четверо умерших в Ист-Энде. И многие из них умрут от болезней, которые их состоятельные соседи с легкостью вылечивают или предотвращают. Или их убьют в мастерских машины. Или они просто умрут от голода. В самом деле: этой же ночью один или два лондонских жителя погибнут от истощения… А ведь за предыдущие два столетия — любой экономист вам это подтвердит — богатства Великобритании выросли в двадцать раз! А ведь Лондон — богатейший на земле город!
Я выждала, пока смолкли выкрики, и перехватила речь Ральфа. Заговорила я негромко, так чтобы слушателям пришлось вытянуть шеи и сосредоточиться.
