В пакете обнаружились фонарь, нож, сотовая трубка и комплект цивильной одежды. Без могущественной продажной руки здесь явно не обошлось.
«Во бардак у меня на зоне!..» — горестно подумал майор и не удержался, придвинулся к Ржавому:
— Кто?
— Да какая теперь, на хрен, разница? — пожал плечами рецидивист. — Ты ведь, гражданин начальник, нашу жизнь знаешь. Всё продается, всё, блин, покупается… Ладно, хорош базарить, двинули в подкоп. Я в голове, за мной амбал, затем чёрная фрау, следом Сердюков, дальше Чёрный Болт, потом ты, гражданин начальник. Уж не обессудь, что в хвосте
[197]
.
Подкоп, даром что тесноватый, оказался сделан по уму. Сухой, пологий, с деревянными крепями. Ползти на четвереньках под его суглинистым сводом было не то чтобы очень приятно, но определённо безопасно. В боевиках, о которых мы тут часто упоминаем, при сходных обстоятельствах кто-нибудь сразу начинает пищать: «Я не могу!» — закатывать истерики и жаловаться на клаустрофобию. Наш народ, похоже, всё же покрепче. Майора, например, совсем не волновали три метра земли, которые он задевал то спиной, то затылком, — он думал совсем о другом. Вот жизнь! Он, главный лагерный кум, надежда и опора, ползёт к спасению по ходу, вырытому зэками. Ползёт из своей же собственной зоны. Сказал бы кто ему ещё вчера…
Внезапно движение застопорилось. Впереди послышалась щёлкающая африканская речь, затем с чувством выругались уже по-русски, и голос негритянки мрачно возвестил:
— Абрам не может пролезть в трубу, надо давать задний ход. Надо поменяться местами, чтобы расширить проход.
— Слышь, друг, я, случаем, не ослышался? — спросил Колякин у Бурума. Обращаться приходилось к его заду, смутно маячившему в потёмках. — Правда, что ли, задний ход?
— Не ослышался, — ответил тот, и его зад стал медленно, но верно сдавать на майора. — Ползи, гражданин начальник, в натуре.
Тут опять подала голос негритянка, и весть снова оказалась нерадостной:
— Эй там, в хвосте, ушки на макушке! Репты уже близко!
Майор не понял, кто такие репты, но то, что имелись в виду их преследователи, не оставляло сомнений. Обдирая колени, Колякин стал пятиться. Автомат цеплялся буквально за несуществующие выступы, магазины били по телу, однако Андрею Лукичу упорства было не занимать.
Выбравшись наконец из норы, он быстро глянул кругом и вместо испуга почувствовал даже что-то вроде гордости за любительницу сигар. «Вот ведь шельма, всю правду видит…»
Да, негритянка явно видела сквозь землю. Со всех сторон к цеху подтягивались… как она их там назвала? В общем, эти. Их было не просто много, а фантастически много. Как если бы на «избранность» позарилась вся зона до последнего человека. А потом, уподобившись простейшим, каждый ещё и размножился делением.
— Ох, затопчи слоны того льва… — вылез на свет Божий зэк Бурум, глянул, скупо выругался по-африкански и погладил пальцами автомат. — Сигиди! Их тысячи, но и нас не меньше, ведь так, белый?
— Так, твою мать, — отозвался прапор Сердюков.
За ним выбрался амбал, потом негритянка. И что самое удивительное, показался Ржавый — вот ведь мог бы на всё плюнуть и уже переодеваться на воле, так нет, вернулся. Да ещё прямёхонько в окружение.
«Ты что это, урка, никак приключений ищешь? — взглядом спросил его Колякин. — Или в друзья набиваешься?»
«На этой зоне, мент, разруливаю я, а капитан уходит последним, — словно карту на стол, бросил ответный взгляд Ржавый. — И не пошёл бы ты со своей дружбой, вор свинье не товарищ».
— Да уж, прут, как на барную стойку, — оценила обстановку Мамба, гадливо помянула какое-то «нтули»
[198]
и опять собралась лезть в дыру. — Эй, мужчины, надеюсь, продержитесь пять минут? Больше, думаю, не понадобится… — Подтянула форменные, уже продранные на коленках штаны и напоследок схитрила: — Абрам, ты со мной, будем с тебя мерку снимать…
Ну да, своя рубаха, а уж тем более муж… Колякин и махнул рукой.
— Так, у каждого свой сектор стрельбы. Оборону будем держать крестом…
Ржавый прищурился из-под руки:
— Ишь, суки, хорошо идут! Как в «Чапаеве» в психическую…
Он не договорил. Земля дрогнула от топота множества ног — нападающие с утробным рыком двинулись вперёд. Синхронно, стремительно, со всех сторон сразу. Как роботы по электронной команде.
— Я прямо, Сердюков справа, Ржавый слева, Бурум — тыл!!! — заорал Колякин. Дослал патрон и дал очередь от бедра. — Стреляйте, так вашу растак! Огонь!!!
Рявкнули автоматы, задёргались стволы, пули ушли в полёт. Стремительный металл безжалостно дробил кости, рвал плоть, швырял наземь бывших людей… Такая вот избранность: слопать килограмм человечины и свалиться с выбитыми мозгами. А ради чего? Удивительным образом Колякин в горячке боя вспомнил голос искусителя и содрогнулся. Только представить, что он сейчас мог шагать среди тварей, утративший всё, что делало его когда-то Андреем Колякиным, забывший жену, Катюху и Ксюху… Карменситу… Нет уж! Лучше даже не представлять!
Три минуты — и наступление бесславно захлебнулось. Но потом с крыши цеха ударил автомат, видимо снятый с одной из охранных вышек. Ударил прицельно, только чудом не убив ошалевшего майора. Колякин увидел половинку своего левого уха, лежавшую на земле. На палец бы в сторону — и кранты, встречай, Боженька.
Майор зажал рану ладонью, подавляя невольный импульс подхватить ампутированный кусочек, нырнул за кучу ржавого металла и дико заорал:
— В укрытие, ребята! В укрытие! Паскуда, он сверху бьёт!..
Собственно, можно было и не орать, все и так мгновенно попрятались — кто под навес, кто за бочки, кто за груду арматуры. По пальцам Колякина текла густая горячая кровь, но голова работала чётко. Итак, оперативного простора ноль, зато людоедов по-прежнему тьма и прут со всех сторон. А на господствующей высоте засел автоматчик, готовый открыть кинжальный огонь. Сейчас кинутся нелюди, разобьются на группы — и за горами ржавого барахла пойдёт позиционная война. Явно очень недолгая. Идти в обход, снимать с крыши автоматчика? Когда под боком такая вот толпа?!. Да ну его к чертям собачьим, надо уже с концами отсюда валить…
— Эй, Андрей Лукич, ты живой? — подал голос из-за бочек прапор Сердюков. — Прыгай в яму, пять минут вроде прошло…
«Ну-ка, сколько там натикало?» — спохватился Колякин, вытер измазанные кровью часы и громко сказал:
— Ты, Сердюков, свою бабу учи щи варить, а здесь моё слово закон. Ржавый и Бурум! Под землю — шагом марш! Мы прикроем…
— А мне твоё слово не закон! — зарычал в ответ Ржавый. Сплюнул и сказал совсем другим голосом, очень по-человечески: — Слышишь, Чёрный Болт, а ты действительно вали. Давай-давай, без черножопых героев здесь обойдёмся. Иди в семью. Вали, говорю, в натуре.
