Улёгшись, Колякин смотрел на плакат «Победили в бою — победим и в труде», пока ему не стало казаться, будто слова, вылетавшие из руки сеятеля, начали пускать корешки. Немного поворочался на новом месте, прихлопнул нескольких комаров — и уснул.
Краев. Явление оборотня
«Отличная у нас плита, здорово жар держит. — Варенцова поставила чайник, вытащила галеты и варенье — действительно клубничное, голландский конфитюр. — Только с собой навряд ли утащим…»
В это время из палатки оборотня раздался гневный рёв, резкий шлепок удара — и визг. Такой жалобный и обиженный, что не одна Варенцова еле подавила импульс немедленно мчаться на помощь. Вскочил даже Тихон, и только Шерхан продолжал невозмутимо вылизывать лапу. Его предки были охранниками и бойцами, умевшими принимать боль. Что ему до воплей жалкого охотника на кошек?
— Похоже, кризис миновал, — усмехнулся Песцов.
Плач приблизился, и в сумерках проявился Зигги, красавец-дауфман. Прямо скажем, в данный момент от его породистой красоты остались одни воспоминания. Так, как выглядел сейчас Зигги, могла бы выглядеть дворняжка, вздумавшая поживиться из миски питбуля. Половина его морды была залита кровью. Здесь явно отметился кто-то очень быстрый, резкий, с мощными когтями.
— Ш-ш-ш-ш-ш-лимазол, — гневно распушил хвост Тихон.
— У нас есть йод? — спросил Наливайко.
— Ему не йода надо, а скипидара. Под хвост. — Тем не менее Варенцова оперативно разыскала аптечку, достала тёмный пузырек и задумалась, не придётся ли зашивать.
В это время послышались шаги, и из остатков тумана выткался Краев. Он шагал с усталым достоинством, словно хирург после сложной операции, тот, который в кино произносит хрестоматийное: «Жить будет». И плевать нам, что настоящие врачи при этом не знают, плакать им или смеяться.
— Привет честной компании!
Свернув к рукомойнику, Краев начерпал в него воды из ведра и принялся мыться. Так, что сравнения напрашивались уже не хирургические, а, скорее, ассенизационные.
Всех распирало понятное любопытство, но с расспросами никто не лез. Захочет — расскажет, а нет — значит, и не надо нам того знать, лучше спать будем. Только Зигги всё плакал, всё усаживался перед Варенцевой и то лапу ей протягивал, то голову укладывал на колени. Он даже не стал возражать, когда она осмотрела его морду и, чувствуя на руках жаркое дыхание, оттянула располосованную губу. В некоторых местах дырки были сквозные.
Наконец Краев повесил дырявое полотенце, опустил рукава и подошёл к столу:
— А говорят, на ночь глядя есть вредно. Особенно сладкое и мучное…
— А ты попробуй. — Варенцова налила ему чай, подсластила, зная, как он любил, выставила приготовленные бутерброды. — Ну и как всё прошло? Нормально?
— А что ему сделается. — Краев отхлебнул из кружки. — Подкрепился, когти поточил и вперёд — осматривать ареал. Проголодается — вернётся. Там, в баке, ещё где-то четверть осталась. Молодец, Оксана, спасибо! И за харч для Ганса, и за бутик…
— Всегда пожалуйста.
Оксана осторожно обвела ватной палочкой рану. Дауфман жалобно застонал, но с места не двинулся и головы не отдёрнул. А она-то успела прикинуть, в какую сторону отскакивать будет…
— Ареал, говоришь? — нахмурился Наливайко и зачерпнул ложечку конфитюра. Тот был очень душистым, но пахнул всё же не так, как бабушкино варенье из детства. То ли клубника в Голландии другая, то ли буржуи перестраховались и подмешали синтетической эссенции для аромата. — Что-то меня смутные сомнения гложут…
Семь бед — один ответ! Сначала весёленькая перспектива быть убитым, разве что не сейчас, а ближе к утру, теперь вот оборотень с во-от такими когтями, изучающий по-хозяйски свой ареал. Бог, говорят, троицу любит — что ещё хорошего выяснится?
— Бросьте, Василий Петрович, — жуя бутерброд, мотнул головой Краев. — Честно, я ещё не вполне привык доверять интуиции, но… Повторюсь, но скажу: ещё до рассвета вас ждёт приятный сюрприз. Всё будет хорошо.
В это время Шерхан вскочил как подброшенный. Мгновенно оказался подле хозяина и закрыл его собой, перегораживая кому-то дорогу. Зигги очень тихо покинул общество Варенцовой, замершей с пузырьком йода в руке…
…А из леса медленно и как-то очень печально, свесив морду, показался медведь. Шёл он словно по цирковой арене, на задних лапах. Не хозяин тайги, не лесной прокурор, не сказочный Михайла Потапович Топтыгин — экземпляр оказался тощий, плюгавый и к тому же облезлый, словно весной из берлоги. Не медведь в страшновато-могучем значении этого слова, а помоечная крыса-переросток, внебрачное дитя Щелкунчика и королевы Мышильды. С мокрой шайбой носа, хитрыми глазами и совсем уж не медвежьими треугольными ушками.
От обладателя подобной внешности поневоле начинаешь ждать всяческих пакостей. Однако медведь оказался зверем воспитанным — чинно подошёл, не проявляя враждебности, этак вполголоса рявкнул и остановился на некотором удалении.
— Отлично, товарищ Опопельбаум, хорошо, ближе не надо, — ласково, как собачку на дрессировке, похвалил Краев. — Не будем торопить взаимную адаптацию. Вы привыкаете к нам, а мы — к вам… — Отпил ещё чаю и повернулся к Варенцовой. — Оксана, а можно товарищу Опопельбауму сгущёнки? Одну баночку? Для ускорения адаптации?
— Ну, если для адаптации… — Варенцова достала банку, поискала взглядом открывашку, но кое-что вспомнила, взвесила жестяной цилиндр на руке и ловким движением, словно гранату во время зачистки, катанула по траве к ногам медведя. — Держи, товарищ Опопельбаум.
А вспомнилось ей вот что. Полярные медведи, которых некоторые горожане на полном серьёзе считают «безобидными Умками»
[127]
, вскрывают банки без консервного ножа. Просто раздавливают их лапами, наделёнными чудовищной силой, и слизывают вытекающее молоко. Опопельбауму не досталось благородного белого меха, но родню он не посрамил: заурчав, подхватил банку и легко сплющил между «ладонями». Послышалось упоённое хлюпанье. Подобрав последнюю капельку, оборотень уставился на Оксану слегка хмельными от наслаждения и до того умильными глазками, что сделалось очевидно: за сладкую сгущёнку он родину продаст. Фатерланд, землю обетованную, социалистическое отечество — нужное подчеркнуть, о цене сговоримся.
— Только раз и только для вас: цирк зверей дедушки Краева, — прокомментировал, явившись на шум, Фраерман. Сел, оглядел стол и тоже потянулся к галетам. — Почти маца… Чайку нальёте?
Вообще-то, он имел в виду увести Краева в сторонку и поговорить с ним. Сугубо приватно. Как того требовала карта из планшетки, подаренной Ерофеевной.
Краев и компания. Англичане
— Олег Петрович… — начал Фраерман, но тут снова забеспокоился улёгшийся было Шерхан. Вскочил, напрягся и зарокотал, глядя на терявшуюся в сумерках тропу.
