— Но должен же состояться суд… присяжные…
— Увы, ничем не могу тебя порадовать: дела о государственной измене рассматриваются военно-полевым судом. В ускоренном порядке. Без присяжных.
— Как скоро? — упавшим голосом спросил Алеша.
— В течение ближайших дней. Власть должна показать свою правоту и силу. И готовность к жестким решениям.
— Судить будут только Спаковского и его товарищей?
— Да, только их.
— А как же остальные бунтовщики? Как же крестьяне?
— Ты хочешь, чтобы я, по примеру большевиков, устроил децимацию?
[20]
— прищурился отец. — Нет. Хватит с них и двенадцати убитых. Комуто ведь и землю пахать надо… И так среди крестьян бродят мысли о том, чтобы бросить деревни и переселиться в глубь Запределья. Хотят основать свободное крестьянское государство. Без всякой власти.
— Тебе это кажется справедливым?
— Крестьянин, как дитя, — пожал плечами генерал-губернатор. — В бунте нет его вины. Вся вина лежит на зачинщиках.
— В том числе и на тебе, папа. Зачем у крестьян отобрали детей? Это и послужило поводом к бунту.
— Не отобрали, а спасли, — последовал ответ. — Если бы не расторопность Сергея Львовича, темные, необразованные люди, испуганные чудесами, устроили бы над ними самосуд. Не все же из них такие, как этот мальчик…
Владимир Львович замолчал, передернувшись от одного воспоминания об испещренном шрамами тельце малыша. Всех «блаженных», от греха подальше, свезли на дальний прииск и приставили охрану. Привалов, вызвавшийся присматривать за ними, рассказывал, что расставание с семьями и переезд те восприняли с полным безразличием, опять разбившись на группки и занявшись своими, малопонятными делами. «Ненормальные» дети остались лишь в семьях горожан, ни в какую не соглашавшихся с ними расстаться.
Видя состояние отца, Еланцев-младший предпринял еще одну попытку:
— Зачем же мы будем истреблять друг друга? Погибли люди, крестьяне хотят бежать от нас… Почему просто не отправить заговорщиков в изгнание. Поверь мне — это будет достаточно жесткое решение! Небольшая группа людей в огромном, диком и враждебном мире…
— Ты знаешь, сынок, что нам готовил твой приятель сотоварищи?
Владимир Леонидович порылся в столе и выложил перед Алешей пухлую пачку разнокалиберных бумаг. На самом верху лежала газета с портретом некого усатого брюнета на половину полосы.
— Их организация называлась «Единством». И планировали они, знаешь что?
Алексей не отвечал и не глядел ему в глаза.
— Ни больше ни меньше, как воссоединение Новой России с большевистской. Этакая новая Переславская рада. Хотели поднести красным на блюдечке весь новый мир со всеми его богатствами. Как ты думаешь, какая роль была бы отведена мне, тебе, Вике, твоим детям?
Молодой человек молчал.
— Мы были бы лишними. Мавр сделал свое дело — мавр может уходить. Крестьян бы снова загнали в колхозы, а нас… Вряд ли кто-нибудь из нас остался бы в живых. Столько надежд, столько усилий, столько жертв и все напрасно? Скажи мне, Алексей: ты этого хотел бы? Разве ты не помешал бы Спаковскому и его сообщникам, если узнал бы об их планах?
Алеша глубоко вдохнул, словно собирался броситься в воду, и выпалил прямо в лицо отцу:
— Я знал о планах Спаковского. Знал и не донес на него. Значит, я тоже сообщник заговорщиков. Прикажи арестовать меня и суди вместе с ними!
— Ты с ума сошел! — полковник оглянулся на закрытую дверь: не слышал ли кто. — Замолчи! Ты сошел с ума!
— Нет, я полностью отдаю отчет в своих словах! — упорствовал сын. — Прикажи судить меня и повесить вместе с ними! Сделай сиротами твоих внуков! По крайней мере, это будет справедливо!..
Отец с сыном спорили еще до самой темноты.
— Я подумаю над твоими словами, — сухо попрощался Владимир Леонидович с Алешей, провожая его до двери. — Но ничего не могу тебе обещать.
— Мне не разрешили свидание с Петей… со Спаковским, — Еланцевмладший избегал смотреть на отца. — Хотя бы с этим ты можешь мне помочь?
— Я распоряжусь, чтобы тебя пропустили в тюремный замок.
— Спасибо…
Свет в кабинете генерал-губернатора в ту ночь горел до утра…
* * *
— У вас полчаса, — буркнул тюремный стражник в черном мундире, гремя ключами в большой связке в поисках нужного. — Мне положено присутствовать, но если хотите…
— Да, оставьте нас наедине, — в ладонь тюремщика лег золотой полуимпериал,
[21]
тут же растворившийся в воздухе, будто его и не было.
— Я могу насчет чайку распорядиться, — тон стражника разительно переменился, и нужный ключ отыскался сразу.
— Спасибо, не стоит, — Алексей шагнул через порог камеры.
— Как прикажете, ваше благородие. Я тут, поблизости буду. Если чего нужно будет — стучите в дверь, не стесняйтесь. А теперь извиняйте — запру я вас. Так положено…
Металлическая дверь захлопнулась за Алешиной спиной, и он ощутил, как по его спине пробежал холодок.
«Будто дверь склепа, — мелькнула мысль. — Могила для живых…»
Петя лежал на узенькой койке, был бледен и, как в первый момент показалось Еланцеву, не дышал.
— Петя… — тихонько позвал он, и темные набрякшие веки «покойника» дрогнули, поднимаясь.
— А, это ты, — без всякого выражения произнес Спаковский, остановив свой блуждающий взгляд на госте. — Проходи, присаживайся… В ногах правды нет…
Он тоже казался постаревшим на десять лет. Может быть, из-за щетины, порядком отросшей за несколько дней на подбородке.
— Бритвы мне не дают, — улыбнулся Петя, перехватив взгляд Алексея и проведя исхудавшей рукой по подбородку. — Боятся, наверное, что перережу себе горло… Буду отращивать бороду. Как думаешь: мне пойдет?
— Вряд ли, — честно признался Еланцев, усаживаясь на деревянный табурет.
— Ну, какие новости на воле? — как ни в чем не бывало, спросил Спаковский, садясь на постели и зябко кутаясь в тоненькое одеяло: в камере было прохладно. — Кого из наших видел?
— Всех ваших арестовали, — пожал плечами Алексей. — Если ты имеешь в виду членов вашего «Единства».
— Ты и это знаешь… А скажи мне, друг мой: не ты ли нас заложил своему батюшке?
— Думай, о чем говоришь, Петр. Если бы я тогда донес на вас, то ничего бы этого не случилось — вас бы арестовали в тот же вечер.
