Наконец весь груз был складирован на полянке у самого берега, и «грузчики», перешучиваясь и хохоча, направились к «дефиле» прямо мимо затаившегося Пети.
— Слышь, мужики, — один приотстал и принялся возиться с ремнем. — До ветру приспичило — сил нет.
— Тебя подождать?
— Да идите, идите, я скоренько…
Красные огоньки цигарок удалились, а «грузчик», не думая расстегивать штаны, сделал несколько шагов с тропы, шаря руками по ветвям кустарника.
«Ну что же он так возится? — беспокоился Петя, отлично видя, что тот раз за разом промахивается мимо искомого. — Сейчас его товарищи хватятся…»
Его подмывало подсказать неуклюжему мужику, где искать, но требовалось соблюдать конспирацию. Да к тому же тому ничего не стоило пальнуть во внезапно обозначившегося рядом соглядатая — караванщики были вооружены и пауки у них в наганах не водились.
В тот самый момент, когда всякое терпение у молодого человека иссякло, мешочек, привязанный к ветке еще с вечера, все-таки попал в руки адресата, и тот, бормоча себе что-то под нос, поспешил вслед спутникам, уже почти вскарабкавшимся на кручу. Спаковский с облегчением разобрал только: «…навыдумывают, мать их ити…»
Все, миссия была исполнена. Петя ужом, почти как следопыт Натти Бумпо из книг Фенимора Купера, прополз несколько десятков саженей по росистой уже траве, а когда вырисовывающийся на фоне темно-синего неба хребет скрылся за кронами деревьев, поднялся на ноги и припустил бегом, радуясь возможности погреться. К тому моменту, как солнце готово было подняться над лесом, он уже занял свое место в спальном мешке у давно остывшего кострища, от всей души надеясь, что остальные не заметили его отсутствия.
Появляться на берегу озера было строжайше запрещено всем жителям Новой России, кроме военных и лиц, получивших разрешение властей. Но крестьяне регулярно совершали свои рыболовецкие налеты на заповедные отмели, и на это смотрели сквозь пальцы. Без рыбы, как добавки к рациону, было не обойтись, сетью в многочисленных речушках и ручьях Нового Мира ловить получалось плохо, а удочки темные мужики презирали, как детскую забаву. Поэтому кто запретил бы молодым людям из «высшего общества» поудить в свое удовольствие? Патрульные даже особо уловистые места показывали и подсказывали, какую наживку сегодня особенно уважают хариусы и ленки.
Петя невольно вспомнил, сколько раз они вот так же с папой и братом Павлушей удили на заре, и на глаза его сами собой навернулись слезы. Он никак не мог привыкнуть к тому, что веселый смышленый братишка, любимец всех многочисленных папиных знакомых, второй год лежит под деревянным крестом на невеликом еще погосте. Матушка выплакала все глаза, иссохла, превратилась из цветущей сорокалетней женщины в свою собственную тень, столетнюю старуху, отец тоже сильно сдал, но все повторял вслед за властями, как дрессированный попугай, официальную версию о неспособности современной науки справиться с моровым поветрием…
«Это все из-за упертости господина Еланцева, — скрипнул он зубами, ощупывая за пазухой заветный пакет. — Из-за его тупой стариковской паранойи умер Павлик и все остальные детишки. Но недолго этому продолжаться…»
Под сладостные мечты о неотвратимом возмездии юноша задремал.
— Подъем, господин Спаковский! — его со смехом теребили за босую ногу, высунувшуюся в прореху старого спальника. — Вы всю рыбу нам распугаете своим храпом!
Петя открыл глаза и тут же зажмурился от бьющего в глаза восходящего солнца.
«Пакет! — вскинулся он, натягивая ткань до горла. — Пакет на месте?»
— Ой, простите! — шутовски отвернулся, загораживаясь растопыренной ладонью, Алеша Еланцев. — Я едва не увидел ваше обнаженное тело, сударыня! Я отвернусь, чтобы не мешать совершению утреннего туалета.
Друг болтал и дурачился под смех остальных рыбаков, а Петя старался и не мог вызвать в себе ненависть к сыну «сатрапа и диктатора». Чета Еланцевых тоже понесла потерю — их дочка разделила участь множества других мучеников, но они, судя по всему, смирились — Вика опять была на сносях и замена умершей Машеньке была не за горами, а вот кто заменит Павлушу?
«Еще не время, — поправив пакет, Спаковский выбрался из мешка. — Еще не время…»
* * *
— Пароль!
— Пароль? Э-э-э… — Кирилл Гречишников озадаченно почесал в затылке. — Дирижабль?..
— Неверно.
— Черт, как его… Ну, Сашенька, ты же меня с детских лет знаешь!
— Пароль!
— Забыл я…
— Тогда иди отсюда, — семнадцатилетний Саша Лунц, гордый, что именно ему доверили стоять на входе, нипочем не хотел пропускать внутрь действительно знакомого ему человека. Да что там знакомого — гимназического приятеля! — Без пароля не пропущу.
— Черт… Помню же, что что-то воздухоплавательное… О! Монгольфьер!
— Проходи, — недовольно буркнул «привратник».
Кирилл уже сделал шаг внутрь, но внезапно вспомнил:
— Как это проходи? А отзыв?
— Аэронавтика, — отвернулся Саша. — Проходи, не задерживай.
— Тоже мне карбонарии, — пробурчал сын лавочника, спускаясь по лестнице. — Подумаешь: народовольцы выискались…
Он ожидал, что приятель тоже позабудет мудреный термин, но тот оказался на высоте. Кирилл сам не знал, зачем он присоединился к бывшим гимназическим товарищам, тайком от всех собиравшимся в подвалах и прочих укромных местах. И родители, и одноклассники всегда считали его тихоней, даже рохлей, учителя едва-едва натягивали посредственные оценки. «Пороху не изобретет!» — в сердцах отвесив подзатыльник любимому чадушке, швырял папаша на стойку гроссбух с допущенной наследником грубейшей ошибкой. Но наверное, даже у таких рыхлых увальней когда-нибудь, да и возникает желание пощекотать себе нервы недозволенным, взбодрить кровь дозой адреналина, чтобы потом, на склоне лет, было что рассказать многочисленным детям и внукам… У Гречишникова-старшего такой темой была ужасная Гражданская война, а что вспомнить его сыну, к ее окончанию еще под стол пешком ходившему? Как боялся злющую серо-полосатую кошку в крестьянской хате, где пришлось прожить целое лето из-за болезни матери, отстав от других, рвавшихся в Крым беженцев из захваченного красными Екатеринослава. Как пчела укусила за пальчик? Он как здесь, в Новой России оказался, и то помнил плохо, не то что более ранние эпизоды недлинной своей жизни. Внизу лестницы он миновал еще одного «стража» и наконец оказался в святая святых, накуренном до состояния коптильни помещении, скудно освещенном парой керосиновых ламп. При его появлении оживленный разговор, который Кирилл слышал еще из-за двери, стих. Тишина прерывалась лишь перханьем, раздававшимся то с одной стороны комнаты, то с другой: мало кто из «карбонариев» курил по-настоящему, но какие же заговорщики без курения? Тут и спиртное стояло — несколько бутылок вина и пива с нехитрой закуской.
Гречишников-младший присел в уголке и с тоской подумал, что провоняет тут табачным дымом насквозь и мама опять устроит единственному сыночку выволочку, причем совершенно незаслуженную — курение Кирилл ненавидел.
