Книга Запределье. Осколок империи, страница 45. Автор книги Андрей Ерпылев

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Запределье. Осколок империи»

Cтраница 45

Ему, только что собиравшемуся бежать куда глаза глядят, вдруг до смерти захотелось разглядеть свою добычу во всех подробностях: прожив жизнь почитай что в лесу, он так никогда и не видел вблизи грозного хищника — главного героя детских страшилок.

Прикасаться к мертвому животному не хотелось. Какой-то суеверный страх обуял охотника. Наверное, тысячелетия назад у далеких наших предков так и зародились легенды о духах, переселяющихся из убитых ими зверей в человеческие тела, если не соблюден особый сложный обряд их освобождения. Поэтому он не поленился вырубить из подлеска (благо, топор на всякий случай был заткнут сзади за пояс — с топором-то мужику завсегда сподручнее винтаря) молодую сосенку и очистить ее от сучьев. Получившейся жердью он долго пытался поддеть лежащего, свернувшись в тугой комок зверя то с одной стороны, то с другой, а потом, напрягая все свои невеликие силы — оказался тот на удивление тяжел, а мужичок — совсем не Геркулес, — перевернуть на спину.

А когда это удалось — сразу пожалел мужик, что поддался глупому ребячеству…

«Спаси, сохрани и помилуй! — твердил Дормидонт, мчась сломя голову прочь от проклятого места. — Спаси, сохрани и помилуй меня грешного!..»

* * *

— Врешь ты все, Дормидоша! — посмеивались мужики, топая по зарослям к месту, указанному Савельевым. — Поди и не ходил ты в тайгу, а у приезжих, на Выселках, самогонку хлестал. Вот и привиделось с пьяных глаз.

Выселками в Ново-Корявом прозвали справную деревню, что населяли бывшие кулаки, бежавшие от Советской власти. И хоть была та деревня в разы больше их «вотчины», а заодно и остальных деревенек, основанных беглыми, прозывалась она Выселками. Как же иначе? Выселенные ведь там жили. Из далекой «Расеи», как издавна прозывалась в Сибири землица, лежащая на закат от Уральских гор. Вроде и своя, да все ж чужая земля. За дело, видать, власть выселила оттуда мужиков. Хошь и безбожная, да власть, и знает, что творит. Нас-то, мол, никто не выселял — сами подались на чужбину. Своей волей. Потому и держались «местные» от чудно говорящих «выселенных» наособицу, особо не привечали и сами старались пореже бывать у живущих в «не по-нашему» рубленых избах соседей даже по делу. Разве только такие непутевые, как Еремей Охлопков, и были у «выселковых» частыми гостями, да и то благодаря врожденному своему «баловству».

— Ей-богу не вру! — размашисто крестился Дормидонт, разом осмелевший в компании старых дружков-приятелей, с большинством из которых знался еще с беззаботного бесштанного детства при покойном Царе-батюшке. — Вот! — тыкал он все под нос пустую винтовочную обойму, будто одно ее присутствие что-то доказывало. — Как на духу говорю — четыре пули в нечисть эту лесную всадил, а на пятом патроне осечка вышла! На этом, вот, глядите сами!

— По соснам, поди, пулял, охотник! — улыбались в бороды мужики, которых нестреляный патрон с пробитым капсюлем тоже не слишком-то убедил. — Эка невидаль — четыре пульки в белый свет, как в копеечку выпустить!

— Попал я, попал! — горячился Савельев. — Все четыре пули в него уложил, как одну!

Это сейчас он мог связно говорить о содеянном, а тогда, два дня назад, когда прибежал в деревню едва живой, весь исцарапанный, в разодранной рубахе, не мог вымолвить ни слова — только делал страшные глаза и пытался показать руками что-то огромное. Полдня бились с ним всем скопом, отпаивали молоком и самогоном, пока не смог он выдавить из себя первые страшные слова…

Благодаря тому, что бежал мужик тогда, не разбирая дороги, проследить его путь было несложно: тут муравейник растоптал, ничего не видя вокруг себя, там ветки поломал, а то и клочок рубахи на остром сучке оставил.

— Лбом хоть лесины не сшибал? — шутили приятели. — А то, поди, снес парочку и не заметил. Вон фингал под глазом!

— Посмотрел бы я на вас, — огрызался Дормидонт. — Как бы вы на моем месте… Не токмо лесины — скала на пути встала, снесли бы!

Вообще всем, кроме вконец затурканного Савельева этот поход казался чем-то вроде веселого приключения. Хотя все были вооружены — кто винтарем, кто дедовской берданкой, а самый могутной из всех, Ворсуня Кадочников, успевший повоевать в Гражданскую и за белых, и за красных, и за «мужичьего атамана» Лебедева, даже «маузером» — никто не считал поход серьезным делом. Так, подходящим поводом отсрочить насущные дела, вырваться из-под опеки жен, провести денек в хорошей компании. В «сидорах», собранных в дорогу заботливыми женушками, сплошь и рядом побулькивало нечто внушающее оптимизм, а жутким сказкам, рассказываемым Дормидошей, никто особенно не верил.

— Ну, где тут у тебя леший завалялся? — весело пробасил Филимон Веревкин, когда по всем прикидкам прибыли на место. — Показывай, давай!

— Сами ищите! — буркнул Савельев, которого, чем ближе к страшному месту они подходили, тем сильнее колотила нервная дрожь. — Я вас привел и все — дальше с места не сдвинусь! Вон сосна, за которой я прятался, а вон — малинник. Проверьте сами, коли такие смелые!

— У этой, говоришь? — зареготал другой дружок, Сёмка Косых, зажимая щепотью нос. — То-то, смотрю, тебя на этом самом месте медвежья болесть прошибла! Аж слезу жмет!

Но никто не поддержал остряка: теперь все почувствовали тяжкий запах, волнами накатывающий на сельчан, притихших и сбившихся в кучку, словно малые дети, застигнутые в поле грозой.

— Слышь, мужики, — покачал головой бывалый Ворсуня Кадочников, без нужды пощелкивая предохранителем будто бы невзначай извлеченного на свет божий «маузера». — А ведь животина, ежели подохнет, не так воняет. Факт.

— Больно ты знаешь, что чем воняет! — запетушился Сёмка, успевший по дороге не раз и не два приложиться к содержимому своего «сидора».

— Да уж знаю… — веско обронил Варсонофий. — Довелось, Сёма, понюхать, было дело…

Подбадривая друг друга, мужики осторожно приблизились к кустам. Савельев тоже недолго вытерпел и уже через минуту маячил за спинами столпившихся, вытягивая шею над плотно сдвинутыми плечами.

— Чегой там, а, крещеные?

— Да, Дормидоша, — распрямляясь, покачал головой Филимон, когда молчание стало невыносимым. — Грех на душу взял. Смертный грех. Человек это.

— Какой еще человек? — тут же встрял Косых. — Где ты человека видишь? Не верь ему Дошка — зверь это!

— Да где же зверь-то? Ты на лапы глянь — не лапы это, руки.

— А когти?

— Был у нас юродивый — Федюней звали, так он отродясь ногтей не стриг. Такие ж были, а то и подлиннее.

— По вершку были ногти у Федюни, — авторитетно поддержал Филимона Варсонофий. — Чистые когти. Да что там когти — ты на зубы его глянь.

— А что с зубами? Зубы как зубы.

— Человечьи это зубы — вот что.

Чудной зверь действительно походил на сплошь заросшего жестким волосом человека. Глаз уже не было — постаралась какая-то шустрая пичуга или зверек, но зубы в открытом, стянутом смертной гримасой рту действительно были человечьи… Кроме огромных клыков. Вообще, все у него было получеловечье, полузвериное. Мохнатое лицо с приплюснутым носом походило на людское, но над мощными надбровными дугами не было никакого лба — настолько бы скошен назад череп. Руки были человеческие, но неимоверно длинные… И так во всем.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация