— Знаете ли, — генерал-губернатор брезгливо изучил одну из баночек, в которой на полупрозрачном буром желе расплывалась неопрятная серовато-розовая клякса, напоминающая обычную плесень. — Мы с Сергеем Львовичем люди военные, не слишком-то разбираемся в вашей премудрости. Нам было бы понятнее, если бы вы объяснили доступным языком.
— Ну что тут непонятного! — всплеснул руками Серебренников. — Обыкновенный коклюш! А вот тут — скарлатина. Здесь — дифтерия. Рядом — ветряная оспа. А вон там — кишечная палочка.
— И что все это значит?
— Значит это, что единой болезни, как таковой, нет. Вернее, ничего нового, неизвестного.
— Как же так?
— А вот так. Мы надеялись выделить какую-то новую, ранее неизвестную бактерию, имеющую эндемичное… местное, — поправился ученый, — происхождение. Ну, по аналогии с жуком, поедающим посевы. Ан нет. Болезни старые, давно хорошо изученные, излечимые…
— Так в чем же дело?
— А дело в том, что они вдруг перестали поддаваться лечению, — упавшим голосом сообщил профессор. — И вообще, они странные. Бактерии вялые, плохо размножаются в питательной среде. Если бы не очевидные результаты, я бы заключил, что вызывать болезни они не могут — слишком слабы.
— Откуда же это все взялось? — ткнул Еланцев толстым от перчатки пальцем в баночку с «пертуссисом».
— Это как раз неудивительно, — махнул рукой медик. — Все перечисленные бациллы отлично могут жить в совершенно здоровом организме, не вызывая болезни. Количество их не критично.
— Чем же вы объясняете эпидемию, если микробы не могут вызвать болезни?
— Я сказал, что не могут они ее вызвать в здоровом организме. А в организмах наших пациентов как будто кто-то разом выключил сопротивляемость. Он теперь не сопротивляется даже слабым возбудителям, зато отчаянно борется с действием лекарств, призванных этих возбудителей убивать. Детские организмы как бы взяли своих убийц под опеку.
— Разве такое возможно?
— Как видите — да. Науке давно и хорошо известны случаи, когда даже ослабленные штаммы микроорганизмов могут привести к смерти пациента ослабленного. Например — авитаминозом… Цингой, цингой! — перевел ученый свои слова на доступный язык.
— Ерунда какая-то! Откуда цинга у здоровых детишек?
— Вот и я про то же. К тому же даже у самых ослабленных организм не покровительствовал микробам так, как здесь. Это какая-то загадка. Возможно, это болезнь, возбудителя которой современными методами определить просто невозможно. Не доросла до этого наука.
— И что же делать?
— Можно было бы попробовать выделить ослабленную культуру из крови выздоровевших и ввести ее больным. Вполне вероятно, что это поможет, но…
Профессор поднес руку к маске, коснулся очков, словно хотел их протереть, и тихо закончил:
— Но выздоровевших нет. Только умершие…
— Папа, что с тобой?
Владимир Леонидович с недоумением посмотрел на встревоженного сына и понял, что все это время не слышал и не видел ничего вокруг.
— Я задумался, сынок, — убрал он наконец истрепанную папиросу обратно в портсигар. — Извини, я не слышал тебя.
— Я спрашивал тебя, в чем именно заключается необычность болезни?
Еланцев-старший вкратце пересказал сыну слова профессора Серебрякова, и тот сник окончательно.
— Что же делать? Что же делать? — монотонно повторял он, обхватив голову руками. — Что же делать?.. Бедные дети…
— Надеяться и бороться, — ответил Владимир Леонидович.
В комнату неслышно вошла и остановилась у двери Виктория. Выглядела она еще хуже сына, и генерал-губернатор испытал мгновенную жалость к этой хрупкой женщине, которую полюбил за прошедшие годы, как родную дочь.
— Что там? — подался к ней Алексей. — Как они?
— Уснули, — вяло пожала плечами его жена. — Жар не спадает… Алеша, смени меня на полчасика — я вздремну чуть-чуть…
— Конечно, милая! — поднялся тот на ноги.
— Знаете что! — решительно заявил Владимир Леонидович. — Идите и ложитесь оба. Я посижу с внуками. За несколько часов жизнь в Новой России без меня не остановится.
Глаза молодых людей смотрели на деда с немой благодарностью… * * *
— Добрый вечер, отче.
— А, это вы, Владимир Леонидович! Проходите, проходите…
Отец Иннокентий за прошедшие годы заматерел, раздался вширь. Теперь это уже не был юный сельский попик, а вполне благообразный, внушающий уважение иерей. Настоящий отец своей паствы.
— Вот, еще двое чад отдали Богу души безгрешные, — пожаловался священник генерал-губернатору. — Только что отпел ангелочков. Тают детушки аки свечи восковые… Бьемся, бьемся, а все без толку…
— И в больнице тоже мрут, — понурился полковник. — И в семьях.
— Что же медицина?
Полковник и ему поведал горестное открытие Серебрякова.
— Тогда остается только молиться…
Выйдя из церкви, Еланцев лицом к лицу столкнулся с инженером Спаковским. Александр Георгиевич брел, не разбирая дороги, пошатываясь, чуть ли не падая, и производил впечатление мертвецки пьяного. Владимир Леонидович знал, что его младший сын Павлик тоже был болен, но чтобы так распускать себя…
— Господин Спаковский, — окликнул его генерал-губернатор, готовясь строго отчитать разгильдяя, позволяющего себе непотребство в такое тяжкое время, да еще на глазах у всех. — Подойдите-ка сюда!
Тот остановился, слепо оглянулся вокруг и, наконец, сконцентрировал взгляд на фигуре полковника, явно не узнавая его.
«Напился до чертиков! Правильно мне предлагали установить сухой закон на время эпидемии…»
— Что вы себе позволяете, господин инженер?
Но тот уже узнал Еланцева и пошел прямо на него, шаркая ногами, словно старик. По лицу его бежали слезы.
«Неужели…» — внезапно догадался генерал-губернатор.
— Сынок мой умер, Владимир Леонидович, — упредил его мысль Спаковский. — Пашенька мой… Не успели мы с Полиной возрадоваться чудесному обретению детушек наших, а Господь уже прибрал одного…
Коря себя за прошлые мысли, полковник шагнул к инженеру и обнял его за узкие, вздрагивающие от рыданий плечи.
— Мужайтесь, Александр Георгиевич. На все воля Божья…
Что он мог еще сказать старому соратнику? Как ободрить…
2
«Вот он, стервец!..»
Дормидонт Савельев никогда не считал себя умелым охотником. Да и не крестьянское это дело — бродить по лесам, полагаясь на удачу. Крестьянская удача — она в тяжелом каждодневном труде до седьмого пота. Только неустанным трудом можно добыть в суровом краю пропитание себе и своей семье, а охота — для бродяг и непосед вроде Ерёмы Охлопкова. Нашел он, правда, благодаря своей непоседливости Рай Земной и односельчан сюда привел, да не добавило ему райское житье-бытье ни умишка, ни трудолюбия. Так и носится, растрафа, где-то по лесам, по полгода-году домой носа не кажет, дети растут сиротами, жена на богатого соседа пуп рвет… Другой рай, железные свои зубы скалит, ищу. Чтобы уж никакой власти над мужиком не было. Чтобы один он в природной своей свободе землицу пахал и никому в ножки не кланялся. А разве можно совсем без власти-то?..
