Маркус швырнул трубку на рычаг. Дом в ужасе ждал, что он скажет.
— Она у нас дома. Успокойся, все в порядке.
У Дома подгибались колени. Он почувствовал себя полным идиотом.
— Твою мать!..
— Отец волновался за нее, не хотел, чтобы она услышала все эти новости в одиночестве. Он прислал за ней машину, и она уже два дня живет у него. — Маркус плотно сжал губы, и выражение лица у него было такое, словно он не знал: не то прийти в ярость, не то вздохнуть с облегчением. — Все нормально. Но никто, черт побери, и не подумал оставить записку. Ты как?
— Нормально. — Дому хотелось лишь одного — увидеть Марию и ненадолго забыть обо всем, что творится за пределами Эфиры. — Нам лучше идти. Пешком туда черт знает сколько добираться.
— Он выслал за нами машину.
— И как это, интересно, машина сюда доедет? Ты же видел пробки.
— Он профессор Адам Феникс. У него такое дерьмо здорово получается.
И это была правда.
У крыльца остановилась правительственная машина КОГ с мигалкой. Забираясь в нее, Дом почувствовал себя последней сволочью, потому что остальной мир катился ко всем чертям. Соседка наблюдала за этой сценой, стоя у дверей, — возможно, она решила, что у него какое-то срочное государственное дело, или что его арестовали, или что-нибудь в таком духе. Когда автомобиль с ревом понесся прочь, она лишь кивнула ему.
— Значит, ты отказался лететь домой на «Вороне», но не против того, чтобы твой старик гонял ради меня машину.
— А я никогда не говорил, что я последователен.
— Я твой должник, дружище.
— Дерьмо! Ты знаешь, что это не так.
— Тогда я в долгу перед твоим отцом. — Дом уже забыл о минутах смертельного ужаса, испытанных в пустом доме. Отец Маркуса подумал о Марии, знал, что она сойдет с ума от беспокойства. — Он всегда был добр к нам.
Маркус ничего не ответил. Водитель, чтобы добраться до Восточной Баррикады, нарушал все правила дорожного движения подряд, забираясь на тротуары, не обращая внимания на знаки одностороннего движения. За все время поездки он не произнес ни слова. Дом видел: парень думает, что везет какого-то папенькиного сынка и тратит время на ерунду, и о том, какая легкая жизнь у людей с фамилией вроде Феникс.
«Ошибаешься, приятель».
Машина въехала в огромные главные ворота поместья Фениксов, миновала аккуратные сады, оранжереи, аллеи и подкатила к подъезду, разбрасывая из-под колес гравий. Перед ними возник большой особняк. Дом считал, что это вовсе не жилье, а музей, набитый антиквариатом, и в детстве сильно не любил приходить сюда. Он боялся разбить что-нибудь бесценное. Особняк был роскошный, грандиозный, все здесь говорило о богатстве; но он был пустым и холодным. Чтобы понять Маркуса, необходимо было увидеть этот дворец.
Адам Феникс встретил их в дверях. Он постарался ради Дома изобразить на лице улыбку, но взгляд у него был озабоченный.
— Как у вас дела? — спросил он. — Все в порядке?
— Штык опять сломался, — небрежно ответил Маркус. — Нужно орудие попрочнее, чтобы дырявить шкуры червяков. Может, что-нибудь вроде бензопилы.
— Придется мне подумать об этом. — Профессор Феникс обернулся к Дому и сжал его руку. — Прости, что напугал тебя, Дом. В последнее время я был немного занят.
«Занят». Бедняга, «Молот Зари» — его детище, и теперь его запомнят только как человека, благодаря которому была опустошена целая планета.
Они вошли в отделанный мрамором холл, по которому гуляло эхо, с лестницей, как в кино, и коридорами, ведущими во все стороны. Мария сидела на кухне у стола, за которым можно было устроить целый банкет; вид у нее был усталый. Экономка готовила завтрак.
— Дом, прости меня…
— Ничего страшного, детка. — Он наклонился и обнял ее так сильно, как только осмелился. «Как я смогу жить без нее? Моя жизнь ничего не будет стоить, если она уйдет». — С тобой все в порядке? Я все пытался до тебя дозвониться. Хотел сказать, что мы едем домой.
— Ну разве здесь не замечательно? Это как будто жить в картинной галерее.
Каким-то чудом посреди ада, творившегося вокруг Эфиры, высокие стены поместья Фениксов отгораживали их от внешнего мира. Они принялись завтракать. Это был чертов проклятый завтрак с фарфоровой посудой и кофе, даже со светской болтовней, в то время как для Сэры уже пошел обратный отсчет.
И добрый, застенчивый человек, который наливал Марии кофе, помог этому осуществиться.
Дом бросил размышлять о будущем и довольствовался тем, что сжал руку Марии так сильно, что она даже попросила его отпустить ее, чтобы она могла пользоваться ножом и вилкой.
— Пойдем со мной, Маркус. — Профессор Феникс отодвинул свой стул и сделал знак Маркусу следовать за собой. — Мне нужно тебе кое-что показать.
Карлос в свое время говорил, что Фениксы никогда не ссорятся так, как это бывает в обычных семьях. Потомственные аристократы ведут себя иначе. У них просто делаются напряженные лица, они поднимают брови или выражают легкое неодобрение наклоном головы; иногда они по-настоящему выходят из себя и демонстрируют глубокое разочарование. Неудивительно, что они не умели выражать любовь. Загонять все эмоции внутрь стало у них привычкой, и из-за запертой двери не могло пробиться никакое чувство, даже то хорошее, что нужно было бы сказать или сделать. Дом сидел, обняв Марию за талию, и слушал шепот в соседней комнате.
— Это очень нехорошо, — произнесла Мария, глядя мимо Дома, словно говорила сама с собой. — Неужели Маркус не понимает, как сильно отец любит его?
Если даже и так, подумал Дом, то Маркус этого никогда не скажет. Через некоторое время Дом вышел в холл поискать их — в этом дворце можно было заблудиться, здесь можно было спрятаться и отгородиться от остального мира — и заметил отца и сына на ступенях крыльца; они говорили о чем-то.
Дом слышал их голоса. Ему не следовало останавливаться и слушать, но он сделал это.
— Это было нелегкое решение.
— Я знаю, папа.
— У нас нет больше времени. Я перепробовал все, черт возьми, я пытался найти… альтернативу, но сейчас это все, что нам осталось.
— Папа, я только что оттуда. Я все видел. Если мы этого не сделаем, не выживет никто.
— Прости меня.
— Тебе не за что просить прощения.
— Наоборот, есть, и многое.
Маркус помолчал какое-то время.
— Делай то, что ты должен делать, — наконец произнес он. — Это единственное, что нам всем остается.
Дому стало ужасно жаль Маркуса — и уже не в первый раз. Он подумал, что, если бы на месте Адама Феникса был Эдуардо Сантьяго, он сделал бы то, сказал бы это, и от всего сердца, не сдерживаясь, но для Маркуса это было бы слишком. Что бы он ни чувствовал — а у него были чувства, — нужно было как следует постараться, чтобы разгадать их. В этой семье люди не употребляли слово «любить» каждый день. Возможно, они выдавливали его только на смертном одре, а может, и никогда.
