Вот черт. Ненавижу, когда моя Катька произносит эти слова. Поскольку обычно они означают, что на твою голову сейчас вывалят проблему и заставят ее решать. Лучше немедленно. Особенно ненавижу, когда моя любимая жена произносит эти слова утром в субботу.
Утро субботы как раз и было. И не просто субботы, а субботы игровой. И не просто игровой, а субботы Больших Бонусов и Скидок. Потому что сегодня, двенадцатого июля, все, влюбленные в танки полигонщики, отмечали годовщину знаменитого сражения под Прохоровкой. Что означало серьезные преференции тем, кто будет участвовать в боях с семи утра дня сегодняшнего и до ноля часов дня завтрашнего.
Впрочем, Катьке позволительно было этого и не знать. Хотя мне кажется, что я ей рассказывал. То ли вчера, то ли позавчера. Или на неделе. А может, и не рассказывал, не помню. Как бы то ни было, я вздохнул, отодвинул пустую кофейную чашку и сказал:
– Конечно, любимая, давай поговорим. О чем?
Она присела рядом, и я тут же уловил идущий от нее запах. Не знаю, с чем его сравнить, но Катька всегда так пахнет по утрам. Тепло и сладко. Хочется тут же ее обнять, прижать к груди и поцеловать в макушку. Люблю я свою жену, вот что. Поэтому, наверное, и запах хороший. Не любил бы, по-другому бы пахла.
– Мы вчера были у детского врача, в поликлинике. Ты поздно вернулся, устал, не хотела говорить. Решила, лучше утром.
Так. Что еще… Спокойно, Славик. Главное, спокойно.
– Что-то с Вовкой?
Вовка – это наш сын. Ему пять лет, он давным-давно умеет читать, страшно любознателен и похож глазами на маму, а лбом, носом и повадками на меня.
– Пока точно неизвестно. Но врач говорит, что необходимо серьезное обследование.
– Подожди-подожди. Обследование на предмет чего? И зачем вы вообще поперлись к врачу? Мне кажется, Вовка абсолютно здоров…
Тут я осознал, что несу какую-то ахинею, и умолк.
– Кажется тебе, – Катька вздохнула. – Мне вот тоже казалось. Теперь уже не кажется. А к врачу мы поперлись, как ты изволил выразиться, по одной простой причине. Ты же сам хотел отдать Вовку на плавание. Помнишь? Мол, ребенок с детских лет должен приобщаться к спорту и все такое.
Я кивнул.
– Ну вот, – продолжила Катерина, – а для того, чтобы записаться в бассейн, нужна справка от врача. Мы и пошли. И он, врач то есть, он… – моя жена судорожно втянула в себя воздух. – Он…
– Тихо-тихо-тихо… – я быстро передвинул стул, сел рядом и обнял супругу. – Не плачь, Катюха, ты что? Только не плачь, прошу тебя.
Жена всхлипнула, шмыгнула носом:
– Извини. Что-то я расклеилась. Но, понимаешь, врач сказал, что у Вовки подозрение на прогерию.
– Это еще что за фигня?
– Преждевременное старение. Очень редкое генетическое заболевание, когда ребенок начинает резко стареть и… В общем, оно уже лет десять-пятнадцать как лечится, но лечение стоит сумасшедших денег.
Теперь я вспомнил. И правда, есть такая болезнь. Очень редкая и очень страшная. Когда ваш сын умирает от старости в тринадцать или пятнадцать лет – это, согласитесь, не просто страшно. Это самый настоящий ад. Безысходный ужас. Если, разумеется, нет денег на лечение. У нас денег не было.
– Подозрение… То есть врач не уверен?
– Ну откуда. Он так и сказал: «Необходимо тщательное обследование, может быть, я ошибаюсь, и ничего страшного нет».
– И обследование, конечно же, тоже стоит денег?
– Врач сказал, что большую часть покроет страховка. Но не всё. А по времени обследование займет дня три-четыре.
– Дня три-четыре… Это не так уж долго, хорошо. Сколько не хватает денег?
– Около двухсот энерго. Сто девяносто восемь, если точно.
– Понятно. А сколько будет стоить лечение, если не дай бог? Уверен, что ты все уже вызнала.
– Вызнала, – Катька опять вздохнула. – Двадцать пять тысяч энерго. Это в самом-самом лучшем случае. Если очень повезет. Но обычно – тридцать-сорок.
Если очень повезет. Не назвал бы себя сильно везучим человеком. Вот разве что с женой мне здорово повезло. И с сыном. Да, с сыном… При мысли о Вовке, о том, какие страдания, возможно, ждут его впереди, у меня защемило сердце. Сорок тысяч энерго. Ладно, пусть двадцать пять. Деньги для нас не просто большие. Неподъемные. Кредит за квартиру выплачивать еще лет пятнадцать, а больше у нас и нет ничего. Кто-нибудь, наверное, мог бы собрать по родственникам. Но Катька – круглая сирота, детдомовская, а у меня из близкой родни только мама. Да и та на пенсии по инвалидности. О дальней же и говорить не стоит – они меня, по сути, не знают вовсе, я их тоже. И богатых друзей нет, не говоря уже о покровителях и меценатах. Да и откуда покровители и меценаты у простого русского мастера по эксплуатации и ремонту глайдеров? То есть среди друзей-товарищей пару тысяч энерго помощи я соберу, если очень постараюсь. Наверное. Но это все. И что делать? Ограбить банк? Смешно. В наше время слабой популярности наличных денег и развития защитных киберсистем грабить банки стало чертовски сложно. Их грабят, понятно, но уже совсем не с той частотой и подготовкой, как еще какую-нибудь сотню лет назад.
Эх, вот времена были!
И наличность имела повсеместное хождение, и в танчики играли только на комме. Да и не только в танчики. Тогда вообще в моде было все виртуальное и онлайновое. Сидишь перед экраном, шевелишь мышкой или джойстиком, играешь, общаешься с такими же юзерами, как ты сам. Юзерами-лузерами. Удовольствие! Эскапизм называется – бегство от реала. Клавиша «escape» – наше все. Ха-ха. Сейчас, ясно, видеоигр тоже хватает, но серьезные взрослые люди, вроде меня, предпочитают не виртуальные, а настоящие Полигоны. И тела-аватары, понятно. По сравнению с этим любая стрелялка в виртуале – полный отстой. Кто сам пробовал, знает. А кто не пробовал, тому я могу лишь посочувствовать. Это все равно, что ни разу в жизни не попробовать секс. Представили? Вот. И еще хорошо в современных военных играх то, что школота туда не попадает. Доступ на Полигоны разрешен только после того, как вам исполнится восемнадцать лет, и вы достигнете первого совершеннолетия. При этом личность юзера отождествляется на раз, и украсть папин или любой иной аватар взрослого не получится. Тут же вычислят. И кара будет суровой. На первый раз – запрет на доступ вплоть до второго совершеннолетия, то есть до двадцати одного года. На второй – до тридцати лет (окончательное совершеннолетие). На третий – пожизненно. Круто? Может, и так. Но психику сберегает, тут и вопросов нет. А зачем обществу столько молодежи со сбитой напрочь крышей? И так проблем хватает. Одна безработица среди молодых чего стоит. С тех пор, как продолжительность жизни выросла в среднем до ста двадцати лет, найти хорошую работу на Земле, если тебе нет тридцати, почти так же трудно, как выиграть штуку энерго в национальную лотерею. А жить и работать на Луне или Марсе горят желанием отнюдь не все. Так что все правильно, я считаю, детскую психику нужно беречь.
