– Глупый, – сказала я. – Да ну и что? Пусть у тебя там хоть кактус вырастет. Лишь бы хвостик был целый.
– Тебе это правда не важно? – спросил он.
– Конечно, милый.
– И тебе хватает… Ну, так, как мы делаем?
– Более чем.
– Честно?
– Ну, раз уж ты про это заговорил, я бы хотела, чтобы мы менялись. Чтобы иногда ты был Су, а я Чоу. А то Су все время я.
– Нет, извини, еще и пидора из меня делать не надо. Хватит с меня и этих когтей…
– Как знаешь, – сказала я, – я же и не требую. Ты спросил, я сказала.
– Мы с тобой откровенно сейчас говорим?
Я кивнула.
– Скажи, а почему ты мне за весь Гонконг ни разу минет не сделала? Потому что я на самом деле черная собака?
Я сосчитала про себя до десяти. То, что я терпеть не могла слова «минет», было, в конце концов, не его проблемой, а моей – и обижаться не следовало.
– Так ты считаешь, что ты на самом деле черная собака? – спросила я.
– Нет, – сказал он, – это черная собака считает, что на самом деле я – это она.
– И поэтому ты теперь так редко бываешь человеком?
Он кивнул.
– Да мне и не хочется. Ведь у меня здесь ничего не осталось, кроме тебя. Все теперь там… И не у меня, а у нее. То есть у него… Правильно ты про слова говорила, от них одна путаница в голове. Так как насчет минета?
Я опять сосчитала до десяти, но все-таки не выдержала:
– Можно тебя попросить не употреблять при мне этого слова?
Он пожал плечами и криво улыбнулся.
– Теперь уже и слова употреблять нельзя. Только тебе можно, да? Что-то ты меня совсем притесняешь, рыжая.
Я вздохнула. Все-таки по большому счету все мужики одинаковы, и нужно им от нас только одно. И еще хорошо, если нужно, сказал один из моих внутренних голосов.
– Ладно, включай кино. Только не с начала, а с третьего трека…
Как всегда, после безумного и бесстыдного гонконгского рандеву мы долго отдыхали. Я глядела в потолок, на щербатый бетон, казавшийся в резком электрическом свете поверхностью древнего небесного тела. Он лежал рядом. Лапочка, думала я, какой он трогательный в любви. Для него ведь все это такое новое. Если сравнивать со мной, конечно. Надо только следить, чтобы случайно не назвать его лапочкой вслух, а то не так поймет, обидится. Да, не повезло парню с этими когтями. А я ведь слышала про собаку с пятой лапой… Только вот что именно? Забыла.
– Эй, – позвал он. – Ты как?
– Нормально, – ответила я. – Тебе понравилось?
Он поглядел на меня.
– Честно?
– Честно.
– Это просто пиздец.
Я так и села.
– Слушай, я вспомнила!
– Что вспомнила?
– Вспомнила, кто ты.
– И кто я?
– Я читала про такую собаку с пятью лапами. Пес Пиздец. Он спит среди снегов, а когда на Русь слетаются супостаты, просыпается и всем им наступает… Точно. И еще вроде бы в северных мифах его называют «Гарм». Ты не слышал? Нордический проект – это твой профиль.
– Нет, – сказал он. – Не слышал. Интересно. Говори.
– Такой жуткий пес, двойник волка Фенрира. Ярко себя проявит во время Рагнарека. А пока сторожит дом мертвых.
– Какая еще информация?
– Что-то такое смутное… Типа он должен подглядеть, как мужчины делают огонь, и передать секрет женщинам…
– Отказать, – буркнул он. – Что еще?
– Это все, что я помню.
– И какие здесь практические следствия?
– Насчет Гарма не знаю. Это тебе надо в Исландию ехать консультироваться. А вот насчет Пиздеца… Попробуй чему-нибудь наступить.
Я сказала это в шутку, но он отнесся к моим словам совершенно серьезно.
– Чему?
Его серьезность вдруг передалась мне. Я обвела глазами окружающее пространство. Ноутбук? Нет. Электрочайник? Нет. Лампочка?
– Попробуй наступить лампочке, – сказала я.
Прошла секунда. Вдруг лампочка ярко вспыхнула голубоватым огоньком и погасла. Наступила темнота, но сфотографированная сетчаткой спираль еще несколько секунд освещала мой внутренний мир эхом угасшего света. Когда этот отпечаток стерся, темнота сделалась полной. Я встала, нашарила фонарик на деревянном ящике, который служил нам вместо стола, и включила его. Кроме меня, в комнате никого не было.
*
Он не приходил двое суток. Я извелась от тревоги и неопределенности. Но когда он вошел, я не сказала ему ни слова упрека. Увидеть на его лице улыбку оказалось достаточной наградой за все мои переживания. Прав был Чехов: женская душа по своей природе – пустой сосуд, который заполняют печали и радости любимого.
– Ну как? Рассказывай!
– Чего тут рассказывать, – сказал он. – Тут надо показывать.
– Научился?
Он кивнул.
– И чему ты можешь наступить?
– А всему, – сказал он.
– Всему-всему?
Он снова кивнул.
– И мне?
– Ну разве что ты очень попросишь.
– А самому себе можешь?
Он как-то странно хмыкнул.
– Это я сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?
Я была заинтригована и даже немного испугана – ведь речь шла о серьезном метафизическом акте.
– А какой ты Пиздец? – спросила я тихим от уважения голосом.
– Полный, – ответил он.
В эту минуту он дышал такой романтической силой и тайной, что я не удержалась и потянулась к нему, чтобы поцеловать. Он побледнел и отшатнулся, но, видимо, понял, что мачо так себя не ведут, и позволил мне завершить начатое. Все мышцы его тела напряглись, но ничего страшного не случилось.
– Как я за тебя рада, милый! – сказала я.
Мало кто из оборотней знает, что такое радость за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или в лучшем случае сохраняет равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из горного ручья.
– Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, – повторила я и поцеловала его еще раз.
