— Похоже, твои воины непривычны к крепкому пойлу, — сказал Ульвхедин, усмехаясь.
— Они не спали две ночи и не ели свежего мяса без малого неделю, — сказал Вальдимар конунг. — Но ты прав, нам не следует злоупотреблять твоей брагой. Ведь мы еще не достигли цели своих поисков.
Однако же вышло так, что отряд чужаков не тронулся из Сухого угла до самого рассвета. Обожравшись мясом и опившись брагой, все они спали во дворе Ульвхедина Пустого Мешка. Исключение составляли дозорные, которым браги не дали вовсе, да сам Вальдимар конунг, который хотя и выпил достаточно, а всё продолжал из последних сил беседовать с Ульвхедином. Хотя и сам уж не понимал своих речей, а того меньше заботился, чтобы кто-нибудь ему отвечал. Вскоре и Вальдимар конунг упал на землю и уснул. Если бы у кого-нибудь возникло намерение вырезать всех пришельцев, как те резали ульвхединовых овец, наступившая ночь годилась для доброй бойни как нельзя лучше. Но в ту пору не было в Медвежьей долине такого обычая.
Тем временем Бьярки, несмотря на невысокий рост и короткие ноги, быстро шел с одного конца Медвежьей долины на другой, а порой и пускался в бег. Солнце уже село, но закат еще не остыл, когда он достиг Утиного утеса и постучал в дверь хижины Хейд Босоногой.
— Кого принесла нелегкая на ночь глядя? — спросила Хейд из-за двери.
— Медвежонка, — ответил Бьярки.
Хейд открыла ему, все в той же нижней рубахе, со все так же непокрытой головой и босиком. Она была выше парня почти на голову, а глядела поверх его макушки на все две головы, да, пожалуй, еще и в шапках.
— Какие у тебя маленькие ступни, — сказал Бьярки.
— Молод ты засматриваться на мои ноги, — сказала Хейд. — Хотя, с твоим-то росточком, вряд ли ты сможешь увидеть что-то еще, кроме ступней. Говори, зачем пришел, и отправляйся восвояси, чтобы ночь не застигла тебя в долине. Даже полярная сова способна напугать такого медвежонка, как ты. А если ты рассчитывал на ночлег под моим кровом, то напрасно проделал долгий путь.
— Неужели мужчины всегда обижали тебя, — спросил Бьярки, — что теперь ты норовишь укусить прежде, чем раздастся лай?
— Плохо я понимаю твои слова, — ответила Хейд. — Сразу видно, что ты чужой на этой земле, как и я.
— Не я один, — сказал Бьярки, — и не ты одна. В какой двор не загляни, везде приблудные люди. Вон и нынче у моего хозяина Ульвхедина Пустого Мешка, который тоже вырос не из семени, оброненного в исландское лоно, полным-полно гостей из дальней земли, которые расспрашивают о какой-то женщине.
— Вот как, — сказала Хейд. — Наверное, болезнь поразила всех женщин той дальней земли, что они ищут продолжательниц рода на стороне.
— Они говорят другое, — сказал Бьярки. — Похоже на то, что они были бы не прочь убить женщину, которую ищут.
— Как зовут конунга этих пришельцев? — спросила Хейд.
— Вальдимар, сын Вествальда, — ответил Бьярки.
— Что ж, — сказала Хейд. — Сколько ни бегай, от своей тени не убежишь.
— Теперь и я плохо понимаю твои слова, — сказал Бьярки. — Думаю, однако, что этой ночью со двора моего хозяина они вряд ли тронутся. Поутру они вынуждены будут снова пить брагу, чтобы поправить свои головы после того пойла, что он им подольет. Это значит, что многие снова уснут и проспят до полудня. А уж после, когда Вальдимар конунг сообразит, что исландская брага — далеко не ирландский эль, и нужно либо пить и пить дальше, либо не пить вовсе, еще какое-то время им понадобится, чтобы пересечь долину. Если они решат обнажить мечи и станут задирать бондов, кто-то предпочтет не связываться, а кто-то снимет со стены топор. Например, тот же Оттель Долдон.
— Не показался он мне чересчур воинственным, — сказала Хейд.
— Это потому что пьяное молоко — не та причина, из-за которой следует грызть собственный щит, — сказал Бьярки. — Если же Вальдимар конунг обидит Оттеля неверным словом или разозлит своей заносчивостью, то ему придется на своей шкуре узнать, что такое берсерк. Убить они его, конечно же, убьют, но треть своего отряда оставят на берегах Овечьей реки. А если об этом проведает Откель Разумник, то, пожалуй, и всю половину.
— Разве Откель тоже берсерк? — усомнилась Хейд Босоногая.
— Когда теряешь близкого друга, — сказал Бьярки, — становишься злее всякого берсерка. А эти двое почти как братья.
— Я не хочу, чтобы кто-то погиб из-за меня, — сказала Хейд. — Даже такие дуралеи.
— Без них долина станет намного скучнее, это уж точно, — сказал Бьярки. — Но не в твоей власти остановить ход событий. Лучше всего будет, если ты соберешь пожитки и с рассветом сядешь в лодку, которая отнесет тебя в Норвегию. Там и народу побольше, значит — тебе удастся затеряться. К тому же, сдается мне, там люди Вальдимара конунга уже побывали, а возвращаться в места, где они однажды искали свою кровницу, сил им после Медвежьей долины не достанет.
— Почему ты не спрашиваешь, за что эти люди преследуют меня? — спросила Хейд Босоногая.
— Потому, что вижу в твоих глазах: не могла ты никого ни убить, ни ограбить, — сказал Бьярки.
— А если я скажу, что ведун сам отдал мне свои свитки, ты поверишь? — спросила Хейд.
— Я поверю всякому твоему слову, — сказал Бьярки. — Потому что я не тот человек, лгать которому есть смысл.
— Хорошо, Медвежонок, — сказала Хейд. — Ты говоришь — остановить резню не в моей власти. Возможно. Да только я желала бы попытаться.
— Жаль, что я ничего не разумею в волшбе, — сказал Бьярки. — А то бы помог.
— Да и ты можешь на что-то сгодиться, — сказала Хейд. — Перед тем как приступить к такому важному ритуалу, какой я замыслила, мне понадобится мужчина.
— Для чего? — спросил Бьярки. — Чтобы принести его в жертву твоим асам?
— Что-то вроде того, — сказала Хейд. — Мне потребуется часть его мужской силы.
— И где же, по-твоему, я найду тебе среди ночи мужчину? — удивился Бьярки.
— Да ты еще глупее, чем эти дурни Откель и Оттель, — сказала Хейд. — Или штаны ты носишь по недоразумению?
— О себе я подумал в самую последнюю очередь, — признался Бьярки.
Хейд взяла его за руку и повела в хижину. Там она разделась и стала ждать, что Бьярки последует ее примеру. Но тот стоял как вкопанный, потому что телом колдунья была еще прекраснее, чем лицом.
— Ты хоть знаешь, как это делается? — спросила Хейд, утомившись ждать.
— Конечно, знаю, — ответил Бьярки, но по его лицу видно было, что до сей поры не доводилось ему делить ложе с женщиной.
— Ты и в самом деле медвежонок, — сказала Хейд и раздела его со всей нежностью, на которую только может быть способна колдунья.
После этого дело у них сладилось так ловко, что Бьярки и глазом не успел моргнуть, как из ветреного переростка стал мужчиной.
