— Выходи, Хродкетиль! — закричал Оттель. — Пришло время тебе ответить за свои дела.
— Погоди, — сказал Откель. — Да ведь мы здесь были сегодня.
— Твоя правда, — сказал Оттель. — Выходит, мы уже убили Хродкетиля?
— Что-то не упомню, — сказал Откель.
— Зачем же мы тогда к нему заходили? — спросил Оттель.
— Так ведь мы заходили ко всем, кто живет по дороге на Утиный утес, — ответил Откель.
Тут открылась дверь дома, и вышла жена Хродкетиля, по имени Хульда Два Топора. Свое прозвище она получила от собственного мужа, который, прожив с нею месяц с небольшим, сказал такую вису:
Лучше ясень брани,
Он же Ньёрд сражений,
Проще — пьяный берсерк
На тропинке узкой
С топором огромным
В лапе своей каждой,
Чем лоза покровов
[17]
,
Вроде моей Хульды.
— Это опять вы, пьянчужки? — закричала она.
— Замолчи, женщина, — сказал Оттель. — Лучше ответь нам, убили мы твоего мужа или еще только должны сделать это?
— Как же я отвечу, если ты приказал мне молчать? — спросила Хульда.
— Хорошо, — сказал Оттель. — Говори, женщина.
— Убить-то вы его не убили, — сказала Хульда. — К чему его убивать, когда он и так на ногах не стоит? Какая польза в муже, который день-деньской лежит поперек лежанки на манер бревна, и только глазами хлопает? От бревна, пожалуй, больше было бы пользы. Бревно, коли оно сухое, годится на растопку. С другой стороны, если бревно хорошенько пропиталось смолой, им можно подпереть стену в сарае. Из бревна, если оно окажется мягким и годным в работу, я могла бы что-нибудь себе смастерить. Взять, к примеру, один из тех топоров, которыми наградил меня муженек, и вытесать доброе корыто. Это если бревно окажется небольшим. Если же бревно будет соразмерным моему муженьку, то, пожалуй, из него вышла бы даже небольшая лодка. Села бы я в эту лодку и уплыла по Овечьей реке до самого моря, а оттуда бы с попутным ветром — до отцовского хутора. Рассказала бы родным, что за сокровище мне досталось: если не лежит бревно бревном, то шатается от двора до двора, всюду ест, пьет и жрет на дармовщину, да еще языком полощет хуже самой паршивой сороки, и диву даешься, как это никто не снес ему голову. А еще лучше, вытесала бы я из этого бревна себе доброго мужа. Такого мужа, как сама захотела бы. Поставила бы на ноги. Научила бы говорить. Хотя зачем в одном доме два языка? Нет, говорить его я бы не учила, не то все пойдет по-прежнему. Пускай бы он сидел себе в углу, молчал, да исполнял бы мужскую работу, когда женщина ему о том скажет, а не когда брага между ног зазвенит. Ради такой работы я не поленилась и взяла бы в руки оба топора, что единственно достались мне от муженька в награду за мой домашний труд и за все прожитые с ним годы. Да только топоры эти в дело негожи, как и всё, чем одарил меня муженек, да и сам он с утра негож ни в дело, ни в драку. А всего-то и выпил, что жбан свежего молока.
— Замолчи, женщина, — сказал Оттель.
— Теперь ты понимаешь, — спросил его Откель, — для чего нужны висы?
— Не очень, — признался Оттель.
— Для того, чтобы всегда можно было отличить мужчину от женщины, — сказал Откель.
— Это и так легко, — сказал Оттель.
— Не скажи, — возразил Откель. — В Кирьялаланде
[18]
довелось мне встретить бородатую женщину. В Гейланде полно мужчин, которые не прочь подставить приятелю свой тыл для известной цели.
— Ты хотел сказать — в Геймланде? — уточнил Оттель.
— Скажи еще — в Диснейланде, — возразил Откель. — Я просто пытался тебе доказать, что в мире полно мужчин, которые не отличаются от женщин тем, что сейчас у тебя на уме. А вот часто ли ты встречал женщин, которые слагают висы?
— Не очень, — признался Оттель.
— Когда женщины начнут сыпать висами, как Хрейн Тёртый, — сказал Откель, — тогда-то и придет Рагнарёк
[19]
всему.
— Быть может, ты и прав, — сказал Оттель. — Но по мне уж лучше добрая виса, чем целая вязанка пустых слов, половину из которых я пропустил мимо ушей.
— Я молчу, — сказала Хульда, которой показалось, что все про нее забыли.
— Просто отвечай на вопросы, женщина, — обратился к ней Оттель. — А ты разве не пила нынче молока?
— Отчего же не пила, — воскликнула Хульда, — когда пила? Не брагу же мне пить, подобно вам, буздырялам!
— Удивительно, — сказал Откель. — Значит, пьяное молоко валит с ног только мужчин. Нужно было порасспросить об этом колдунью Хейд. Ну, да теперь уж поздно.
— Почему это поздно? — удивился Оттель. — Не так далеко мы ушли от Утиного утеса, чтобы не суметь туда вернуться и потолковать с колдуньей.
— Да ведь ворочаться — недобрая примета, — сказал Откель. — В особенности в колдуньин дом. Нет, мы не станем этого делать. Мне кажется, она свое уже получила.
— Славно ты ее разделал, — сказал Оттель. — Впредь ей будет наука. А что же мы сделаем с Хродкетилем?
— А вот что, — сказал Откель. — Мы его замочим.
С этими словами он распустил штаны и помочился на угол дома Хродкетиля Зеленого.
— Хорошее дело, — сказал Оттель. — Пожалуй, я тебе пособлю.
— Стыда у вас нет, — сказала Хульда Два Топора.
— Стыда у нас навалом, — ответил Откель. — А вот терпежу нет совершенно.
Похоже, здесь больше нечего сказать об Откеле Разумнике, Оттеле Долдоне и их походе на Утиный утес.
7
Жил человек по имени Ульвхедин, а прозвище ему было Пустой Мешок. Он был сыном Ульвльота Полного Мешка. Во всяком случае, так он говорил всем, кто спрашивал. Ульвхедин был очень стар, голова лысая, как куриное яйцо, а борода росла редко. Лицо его было сморщено, что твой пустой мешок, отчего и получил он свое прозвище. Всякий, кто жил в Медвежьей долине, помнил Ульвхедина Пустого Мешка с тех пор, как помнил самого себя. Только глубокие старики могли бы рассказать, откуда здесь взялся этот человек, но никому и в голову не приходило тратить время на такие истории. Кроме лысины, бороды и отталкивающей внешности, ничего в Ульвхедине особенного не было, хотя всякому сразу становилось ясно, что не врастал он корнями в землю Страны Льдов. Мимра-бьярмка однажды, задумавшись, заговорила с ним по.-бьярмски и получила вразумительный ответ, но сразу же поняла, что не из Бьярмланда явился он сюда, а разве что провел там время, достаточное для изучения языка. Хейд Босоногая приходила в его дом раз или два под незначительным предлогом, говорила с ним по-ирландски, но и этот язык был Ульвхедину чужой. Еще он мог говорить с норвежцами по-норвежски, а со шведами по-шведски. В его доме были пергаменты, заполненные древними рунами или испещренные значками, смысла которых не понимал никто, кроме Ульвхедина. Словом, Ульвхедин Пустой Мешок был самым образованным и грамотным человеком в долине. Когда дело доходило до рун или какого иного письма на любом из языков, редко он отказывал кому-либо в помощи. И если бы не темное происхождение, быть бы ему законоговорителем.
