Вбежавшая прислужница сообщила запыхавшимся голосом:
«Корабль в бухте, мой господин!»
«Я не господин тебе, женщина. Что они хотят?»
«Царь Одиссей держит путь в Трою. Ему нужна вода и пища».
«Так дайте ему все, что он просит... Хотя постой. Я выйду к нему сам. Быть может, ему понадобятся матросы...»
26
Я сижу в подвале библиотеки, в котельной, и жгу книги.
Очень захватывающее времяпрепровождение. В самом деле, чем еще занять себя после того, как конец света благополучно состоялся?
Ты отомстил с лихвою, Малхос.
Физики и лирики, кошки и собаки. Мудрые астрономы, мужественные астронавты и наглые астрологи. Ну, и, увы — прекрасные астронотусы. Православные и левопозорные. Мормоны и буддисты, сайентологи и сатанисты, атеисты и фундаменталисты, адвентисты седьмого дня, управители восьмого дома, ревнители девятого ава, люди десятого часа, выжившие одиннадцатого сентября. Дельфины и акулы, слоны и свиньи. Моржи и устрицы. Готы и эмо. Гамадрилы, готтентоты, крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты и эму. Скинхеды и гопники, фэны и фанаты. Рокеры и рэпперы, байкеры и брейкеры, ламеры и хакеры, брокеры и аудиторы, ритейлеры и мерчендайзеры, копирайтеры и дизайнеры. Народные избранники, крепкие хозяйственники и эффективные управленцы. Парламентские большинства и оппозиционные фракции. Пламенные патриоты и безродные космополиты. Конформисты и фрондеры, лоялисты и диссиденты, правозащитники и леворукие. Либеральные демократы и конституционные монархисты. Колумнисты, стрингеры и ньюсмейкеры. Звонкоголосые певички и мужественные танцоры. Суперстары и старлетки. Лолиты и нимфетки. Светские львицы, колл-герлз, проститутки, а также гетеры, гейши, путаны и иные прочие бляди. Отчаянные домохозяйки, соломенные вдовы, бизнес-леди, синие чулки, белые колготки, гламурные блондинки, кисейные барышни, тургеневские девушки, суфражистки и феминистки всех степеней фригидности. Ягуары, кугуары, казуары, кальмары и кукабарры (за кальмаров не поручусь: твари хитрые, могли отсидеться на глубине). Топменеджеры и топ-модели. Политическая элита и хавающее быдло. Гордость нации и позор семьи. Белые киты, розовые фламинго и черные мамбы. Народные целители и гомеопаты, парапсихологи, экстрасенсы и ясновидящие, магистры черной, белой и оранжевой в крапинку магий, доктора эзотерики и академики биоэнергетики. Гринкиперы, титестеры и примкнувшие к ним сомелье. Чтобы уж до кучи — визажисты, стилисты и галеристы. И повсюду без лубриканта влезшие педерасты.
Они все ушли.
Человечество приливной волной накатило на этот мир и схлынуло, оставив после себя одну лишь грязную пену.
Так у них толком ничего и не состоялось. Не долетели до звезд, не выстроили общество всеобщего благоденствия — да особенно и не стремились... не придумали себе сколько-нибудь разумного смысла жизни. Не учились на ошибках — ни на своих, ни на чужих. Словно бы поставили себе цель оправдать печальную шутку, что-де история учит тому, что история ничему не учит. И снова ошибались, ошибались... Отжили назначенный срок наспех, дурно и впустую. Отплясали свое, весело и бессмысленно, как поденки.
И пропали ни за грош. Стыдно сказать — от вируса. Тоже мне — погибель! Плюнуть и растереть...
А я все еще жив. И буду жить, пока жив последний человек. Таково мое Веление, и его никто не отменял.
Собственно, на этом свете меня удерживают всего трое.
Ветхий старик-шаман в заснеженной тундре, который денно и нощно без устали долбит в бубен и честит во все корки духов предков. Он настолько обкурен, что волновая депрессия отскакивает от мозгов, как теннисный мячик от бетонной стены. Суть его претензий к духам можно выразить фразой: вы что же, суки позорные, тут устроили?!
Русский космонавт на всеми забытой орбитальной станции. Его коллеги не сдюжили и теперь коротают время в морозильной камере, с головами упакованные в спальные мешки. А он ничего, пока держится. Хотя водки у него не больше четверти фляжки.
И молодой коматозник в отдельной палате «Клиник де Женолье». Мозг необратимо поврежден, началась подготовка к отключению аппарата жизнеобеспечения, и уже решено было, какой орган-трансплантат кому достанется... но всем в одночасье вдруг стало не до медицины.
Лично я ставлю на коматозника.
Журналы либо сгорают в единый миг, либо не горят вовсе, лишь коптя, плавясь и воняя химией. Книги занимаются плохо, зато, разгоревшись, дают много света и тепла. Это как раз то, что мне сейчас нужнее всего. Силурск захвачен зимой. С начала ноября на город упали жестокие морозы, и до сих пор — а год уже заканчивается — ни разу температура не поднималась выше двадцати градусов. Холод доделал всю работу, и теперь в этих краях, на сотни и сотни километров в любом направлении, нет ни единой живой души. Лучше не думать, что здесь начнется по весне, когда все вытает из-под снега и станет разлагаться. Одна надежда, что и я к тому времени уже умру. В моем, разумеется, понимании смерти... Не хотелось бы тащиться через весь этот могильник к Женевскому озеру, чтобы отключить коматозника. Переться в Сибирь и разбираться с шаманом я хочу еще меньше.
Мефодий был прав: дефицит общения — не тетка, и даже не внучатый племянник троюродной бабушки по материнской линии. Оказывается, мне не хватает собеседника. Равноценного собеседника, такого, как Мефодий. Не бог весть что, конечно, не Сократ... или не сосед по палатке в индийском походе Александра, аргираспид
[85]
по имени не то Аэт, не то Аэд... сейчас уже не вспомнить, а подсказать некому. Вот уж кому следовало бы стать философом, а не элитным гвардейцем на заклание! Пока он был у меня на виду, ничего ему не угрожало, ни шальная стрела, ни взбесившийся слон раджи Парватаки. Но стоило нам разделиться в бою, и он сгинул без следа, и никто уж не мог сообщить мне его судьбы. А теперь вот и его имя улетучилось из моей памяти. Но кому оно было хоть сколько-нибудь интересно, кроме меня?
Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой...
[86]
Ну, не настолько уж я опечален... да и демоном себя считать отказывался всегда, как бы того не желали вольные или невольные виновники моего явления в этот мир. Так, огорчен слегка... и очень утомлен. Надеюсь, теперь я смогу отдрхнуть от всех забот. Впереди у меня достаточно времени, прежде чем кто-то сызнова научится подчинять менй своей воле и Велениям.
Книги превратились в то, чем всегда и были — в стопки бумаги, прошитые нитками и промазанные клеем. Аура смыслов и образов улетучилась вслед за цивилизацией. Я единственный, кто помнит, для чего книги предназначены и как с ними надлежит обходиться. Днем я брожу между полок и нагребаю в уведенную со стоянки возле гипермаркета продуктовую тележку охапки томов. Без разбору — озорные обложки с голыми девками, строгие академические переплеты... а ночью сижу возле распахнутой топки, бегло перелистываю добычу — потому что ее много, вчитываться некогда! — а затем скармливаю огню, перемежая торфяными брикетами. Иного, по боль шей части, эта обработанная целлюлоза и не заслуживает.
