— Это была постоянная проблема в течение всего следствия — деяния целиком или частично представлялись достаточно расплывчато, — отвечает ван дер Кваст.
— Но ведь это вовсе не расплывчато, — пытаюсь возразить я.
— В том смысле, что утверждения вырастают именно так, как вы сейчас описываете.
— Можно ли сказать, что история «вырастает», если изначальный вариант заменяется совершенно новым?
— Да, это можно описать как угодно, — пожимает плечами ван дер Кваст.
Когда интервью продолжается больше часа, я спрашиваю прокурора, почему он во время следствия разрешил Квику пользоваться свободой перемещения и уходить в увольнительные, хотя тот подозревался в убийстве нескольких мальчиков.
— Ясное дело, можно сказать, что это непонятно. Но вопрос, по сути, в том, корректно ли это. Есть ли у этой проблемы другие аспекты? Именно в них все дело, — загадочно поясняет он.
— Да, вы хотите, чтобы Квик рассказал как можно больше, — делаю я новую попытку.
— Само собой. Это моя задача — сделать так, чтобы он рассказал.
— Вы не помните, интересовались ли вы когда-нибудь, чем Томас Квик занимался во время увольнительных в Стокгольм?
— Точно не помню. Мы старались следить за ним, насколько было возможно.
— Вы задавали ему этот вопрос?
— Как я могу это знать восемь лет спустя?
— А если я скажу, что он сидел в библиотеке в Стокгольме? В газетном отделе?
— Я не знаю, чем он там занимался, если он вообще там был.
— Именно там он и был.
— Я смотрю, вы хорошо осведомлены.
— Да, я очень хорошо осведомлен.
Впервые за время интервью Кристер ван дер Кваст заметно нервничает, и даже мне становится неприятно от его мученического вида. Глаза у него слезятся, он нервно заламывает руки, но говорит с наигранным равнодушием:
— Ага. А что он читал?
— О Томасе Блумгрене — среди прочего.
— Да, но дело в том, что центральные доказательства в этом деле — материалы совсем иного рода. В этом вся суть.
Мы оба прекрасно знаем, что именно в этом «вся суть»: Квик пересказывал факты, опубликованные в газетах в 1964 году. Ван дер Кваст понимает это и меняет тон прямо в середине фразы:
— Если окажется, что мы ошибались, придется пересмотреть всю ситуацию.
— Он ездил в Стокгольм с целью собрать информацию о Томасе Блумгрене, — поясняю я.
— У меня есть какие-то воспоминания, я где-то об этом слышал, но не более того, — произносит ван дер Кваст.
Это очень интересный комментарий. Словно это такая мелочь — что человек, признавшийся в серии убийств, на самом деле подробно читал об убийствах, прежде чем в них признаться. Я никак не комментирую его высказывание, а вытаскиваю фотографию Стюре Бергваля и его сестры-близнеца, которые позируют в национальных костюмах на фоне Коппарбергской церкви в Фалуне. Протягиваю фото ван дер Квасту:
— Эта фотография снята в тот день, когда был убит Томас Блумгрен.
Кристер ван дер Кваст растерянно смотрит на снимок.
— И что?
— В этот день Томас Квик и его сестра-близнец проходили конфирмацию. Вы допрашивали по этому поводу сестру, так что меня интересует, где находятся эти сведения. Где протокол того допроса?
— Об этом я должен спросить Сеппо. Я не помню. Я был бы очень удивлен, если бы выяснилось, что такие простые сведения были упущены из виду. Не буду здесь никого оправдывать, но я ничего не принимаю, пока мне все не предъявят в безукоризненном виде.
Кристер ван дер Кваст прекрасно понимает, что ему не удастся свалить все на Сеппо Пенттинена. Как руководитель следствия, он утверждал все протоколы проведенных допросов, и именно он в конечном итоге несет ответственность за объективность следствия. Материалы, которые противоречат его обвинению, ни при каких обстоятельствах не должны быть сокрыты. Поэтому он тут же заверяет, что провел следствие наилучшим образом, насколько это было возможно:
— Я совершенно открыт, чтобы… Если выяснится, что что-то не так, то я скажу: «Это ошибка, мы попали пальцем в небо, все пошло наперекосяк, нас провели». Но прежде чем кто-то заявит, что здесь серьезная ошибка, я возьмусь сказать, что это должно быть обосновано. За все эти годы я не встречал ни одного человека, который привел бы серьезные аргументы. Ни в одном из этих дел.
Настало время раскрыть тайну, которую я носил в себе более двух месяцев.
— Дело в том, что Стюре Бергваль взял назад свои признания, — говорю как можно более ровным тоном.
— Ну что ж, ну и пожалуйста, — отвечает ван дер Кваст, пожав плечами. — Я всегда работал над этим делом с тем расчетом, что даже если он откажется — доказательства все равно останутся. — Он задумывается. — Стало быть, именно так вы собираетесь начать программу? В записи или как?
— Да, каждый скажет свое, — говорю я первое, что приходит мне на ум в моем взбудораженном состоянии.
— Ха-ха-ха! Вот это настоящий сюрприз. Что он отказался. Так он взял все назад при вас? Все разом?
— Да.
— То есть он якобы ничего не совершал?
— Именно.
— Но есть одна проблема. По-прежнему нет никакой уверенности в том, что сказанное им сейчас — правда, а все прежнее было неправдой. В таком случае пусть объяснит, как все это вышло. Меня бы очень удивило, если бы он сказал, что его напичкали теми сведениями, за которые потом осудили.
— Одно можно утверждать точно — что его пичкали лекарствами, — говорю я.
— Да-да… Я не опровергаю, что он получал различные лекарства, но я не могу оценить силу их действия.
— Мнение врачей, что дозы значительно превышали дозы потребления у наркоманов. Даже на видеозаписи ваших следственных экспериментов слышно, как он говорит: «Мне нужно еще ксанора. Мне плевать, что я превышаю дозу».
— Наверняка так и было. Он находился в таком плохом состоянии, что ему приходилось обращаться за помощью к медикам. Так это воспринималось. Верно или неверно…
Раз уж мы заговорили о лечении и препаратах, я спрашиваю ван дер Кваста, как он относится к тому, что у Квика изначально не было воспоминаний ни о детстве, ни об убийствах, что все воспоминания были вытеснены и восстановлены задним числом. Как он относится к теории объектных отношений и психотерапии Биргитты Столе?
— Ко всему этому лично я отношусь с исключительным скепсисом! Я на такие модели не покупался, а ориентировался только на факты. Это скорее рабочий инструмент для проведения следствия. И использование всяких техник наподобие когнитивного метода ведения допроса. Это было полезно попробовать.
— Вы знаете об иллюзии Симона?
— Да, и обо всей проблематике. Есть люди, которые придерживаются теории Фрейда и занимаются всякими разными представлениями. Но это дело Столе — с профессиональной точки зрения обосновывать такой подход. Однако для меня как для прокурора это никогда не имело значения.
