История была достаточно поучительная, но папашка на этом не остановился. Он показал мне на туристов, которые внизу вывалились из автобуса и поползли по муравьиным тропкам к территории храма.
— Если среди этих людей есть хоть один, кто снова и снова воспринимает мир как нечто сказочное и загадочное… — Папашка глубоко вздохнул и продолжил свою мысль: — Ты видишь там тысячу человек, Ханс Томас. Я хочу сказать, что если хоть один из них воспринимает жизнь как сказочное приключение… я хочу сказать, что он или она должны чувствовать это каждый Божий день…
— И что тогда? — спросил я, потому что он опять замолчал.
— Тогда значит, что он или она являются джокером в карточной колоде.
— Ты думаешь, что среди них есть такой джокер?
Он погрустнел.
— Нет! — сказал он. — Я в этом не уверен. Джокеров мало, и шанс на это бесконечно ничтожен.
— А ты сам? — спросил я. — Ты каждый день воспринимаешь жизнь как приключение?
— Yes, sir!
Его ответ прозвучал так решительно, что я не посмел возразить.
Папашка прибавил:
— Каждое утро я просыпаюсь словно от взрыва. Словно получаю инъекцию жизни, словно я живая кукла в некоем приключении. Ибо кто мы на самом деле, Ханс Томас? Ты можешь ответить мне на этот вопрос? Мы слеплены из каменной пыли. Но что это значит? Откуда появился наш мир?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил я и тут же почувствовал себя лишним, как Сократ.
— Потом вечером у меня возникает такая мысль. Я человек только на этот раз, думаю я. И я никогда не вернусь сюда снова.
— Трудная у тебя жизнь, — заметил я.
— Да, трудная, но необычайно интересная. Мне не нужно посещать холодные замки, чтобы увидеть привидение. Я сам — привидение.
— Чего ж ты так огорчился, когда твой сын увидел маленькое привидение у окна каюты? — спросил я.
Не знаю, почему я это сказал, но мне почему-то показалось, что я должен напомнить ему то, что накануне вечером он сказал мне на пароходе.
Он хрипло рассмеялся.
— Тебе это не повредило, — только и сказал он.
И наконец папашка рассказал мне, что древние греки начертали на стене большого храма в Дельфах: "Познай самого себя".
— Но это легче сказать, чем сделать, — прибавил он, имея в виду себя.
Мы пошли обратно к выходу. Папашка хотел зайти в музей, находящийся по соседству, чтобы взглянуть на знаменитый "пуп Земли", который стоял в святилище Аполлона. Я заикнулся, что мне не хочется туда идти, и всё кончилось тем, что он разрешил мне подождать его, сидя под тенистым деревом. Это означало, что в музее не было ничего обязательного для изучения.
— Можешь посидеть здесь под земляничным деревом, — сказал он.
Он показал мне на дерево, подобного которому я никогда не видел. Могу поклясться, что хотя это и невозможно, но дерево гнулось под тяжестью красных ягод.
Я не без умысла отказался идти в музей: лупа и книжка-коврижка всё утро жгли меня сквозь карман.
С этих пор я не упускал ни одной возможности прочитать о Хансе Пекаре. Мне хотелось бы вообще не отрываться от книжки, пока я её не закончу. Но приходилось считаться и с папашкой.
Я начал подозревать, что эта крохотная книжка является своеобразным оракулом, который в конце концов ответит на все мои вопросы. У меня по спине бежали мурашки — ведь я читал о Джокере на загадочном острове именно тогда, когда мы столько говорили о нём.
ДЖОКЕР
ДЖОКЕР
…он проник в селение подобно ядовитой змее…
"Наконец Фроде встал. Он подошёл и открыл дверь, ведущую на крыльцо. Я шёл за ним. На улице уже была чёрная ночь.
— Одно звёздное небо сверкает у меня над головой, а другое — у моих ног, — пробормотал он.
Я сразу понял, что он имеет в виду. Над нами сверкали ярчайшие из всех виденных мною звёзд. Но это было только одно звёздное небо. Внизу по склону в селении были разбросаны огоньки светильников. Казалось, будто лунная пыль отделилась от неба и рассыпалась по земле.
— И оба этих звёздных неба одинаково непостижимы, — сказал Фроде.
Он показал вниз, на селение.
— Кто они? Откуда взялись?
— Впору спросить, откуда взялись и мы сами, — заметил я.
Старик быстро повернулся ко мне.
— Нет-нет! — воскликнул он. — Они не должны задавать себе этот вопрос.
— Но…
— Они не смогут жить бок о бок с человеком, который когда-то их создал. Неужели ты этого не понимаешь?
Мы снова вернулись в дом, закрыли за собой дверь и сели к столу.
— Все пятьдесят две карты совершенно разные, — продолжал Фроде. — Но у них есть одно общее: никто из них никогда не задаётся вопросом, кто он и откуда взялся. Они живут в единении с природой. Просто они всегда жили в этом райском саду — такие же выносливые и беспечные, как животные… А потом… потом появился Джокер. Он проник в селение подобно ядовитой змее.
Я громко присвистнул.
— Прошло уже достаточно времени с тех пор, как укомплектовалась вся колода, и я уже не думал, что на острове появится ещё и Джокер, хотя он непременно присутствует в каждой карточной колоде. Но в один прекрасный день этот маленький шут неожиданно явился в селение. Первым его увидел Валет Бубён, и впервые в истории острова появление нового пришельца вызвало небольшой переполох. И не только потому, что на его необычной одежде звенели бубенчики, он не принадлежал ни к одному из четырёх живших тут семейств. Прежде всего карликов злило, что он задавал им вопросы, на которые они не могли ответить. Постепенно он стал держаться особняком. Ему предоставили дом на краю селения.
— Он понимал больше, чем все остальные?
Фроде задержал дыхание и глубоко вздохнул.
— Однажды, когда я утром сидел на крыльце, он выскочил из-за угла дома. Он попрыгал передо мною и сделал несколько головокружительных кульбитов, на платье у него звенели бубенчики. Склонив голову набок, он сказал:
"Мастер! Я только одного не понимаю…"
Я отметил, что он назвал меня "Мастером", потому что карлики всегда звали меня просто Фроде. К тому же они никогда не начинали разговор с того, что они чего-то не понимают. Потому что, если человек понимает, что он чего-то не понимает, значит, он в скором времени поймёт всё, что ему нужно.
Маленький Джокер пару раз кашлянул и изрёк:
"В нашем селении есть четыре короля. А также четыре дамы и четыре валета. У нас есть четыре принцессы и четыре масти от двоек до десяток".
