— Как сильно все это отличается от того, чему учат нас! Но если не будет никаких общих правил, разве вы всегда будете знать, как поступить в том или ином случае?
— Вряд ли кто-то способен всегда это знать, — сказала я. — Все мы порой совершаем ошибки. Но бездумно следовать правилам, всегда поступать только так, как нам было велено, вести себя как послушные маленькие дети… нет, на мой взгляд, подобная идея никак не могла исходить от Бога. Она, скорее всего, исходит от тех, кто использует «волю» Бога как предлог для того, чтобы подчинить себе других. Не думаю, что Богу есть какое-то дело до того, что мы носим и что едим; мне кажется, Ему все равно, кого мы выбираем себе в любимые. И потом, я не верю в такого Бога, который проверяет преданность людей тем, что разрушает их души, практически уничтожает их или же играет с людьми, как маленький мальчик, ковыряющий палкой в муравейнике.
Я так и думала, что Захра станет возражать; но едва она успела начать, как за спиной у нее что-то затопотало, засуетилось, и вынырнула Майя с зажатым под мышкой Типо. Малышка с интересом посмотрела на меня и спросила:
— А Розетт тоже с тобой пришла?
— Сегодня нет.
Она надула губки.
— Но мне так скучно! Можно мне пойти поиграть с Розетт? Я хочу ей кое-что показать. — И маленькая озорница с некоторым коварством посмотрела на Захру. — Один секрет. Но об этом будем знать только я и Розетт.
Захра нахмурилась.
— Майя, будь умницей. Джиддо плохо себя чувст-вует.
Карие глазенки широко распахнулись.
— Но я же…
Захра еще что-то сказала ей, на этот раз по-арабски, и Майя снова надула губки.
— Джиддо очень скучает по нашему коту, — сказала она, глядя на меня. — Когда джиддо еще жил с дядей Саидом, кот всегда сам к нему подходил и сидел у него на коленях. Может, если бы мы кота поймали и принесли ему…
Захра, явно теряя терпение, резко сказала:
— Болезнь джиддо не имеет к коту ни малейшего отношения!
Я видела, что назревает ссора, и вмешалась, стараясь ее предотвратить.
— Так, может, мне взять Майю с собой? — предложила я Захре. — А вы бы все немного от нее отдохнули. Я прекрасно знаю, что такое маленькая девочка в доме. — Было заметно, что искушение велико и Захра колеблется. — Не беспокойтесь. Она просто побудет у нас и поиграет с Розетт. А потом, еще до наступления ифтара, я приведу ее обратно.
Захра все еще колебалась, но потом вдруг резко кивнула — точно птица, клюнувшая орех, — и сказала:
— Ну хорошо, пусть идет. А теперь мне пора. Спасибо, Вианн, что зашли нас проведать.
И она исчезла за зеленой дверью, а мы трое остались стоять у крыльца, и ветер по-прежнему свистел под скосами крыши, и длинная тень минарета тянулась через залитую солнцем улицу, словно стрелка на циферблате солнечных часов.
Жозефина с сомнением посмотрела на меня.
— Ну вот! А ты говорила, что они твои друзья.
— Да, друзья. — Я и сама была озадачена. — По всей видимости, Захра просто чем-то расстроена. Наверное, тревожится о старом Маджуби.
И мы двинулись по бульвару в обратном направлении. Майя бежала впереди, прыгая по лужам, а я рассказывала Жозефине о болезни старика и о том отчуждении, которое возникло между ним и остальными членами его семьи. Я, правда, не стала упоминать о предупреждении старого Маджуби, что мне следует держаться подальше от воды; ничего не сказала я и о том, что он видел меня и Инес во сне. Когда мы проходили мимо спортзала, я заметила, что дверь туда, как обычно, слегка приоткрыта и изнутри несет хлоркой и кифом; эти запахи смешивались с типичными запахами Маро — пыли, готовящейся пищи и реки. Я обратила внимание, что Майя как-то слишком поспешно постаралась миновать поворот в переулок, зато даже остановилась на минутку напротив того узкого прохода, что ведет вниз, к дощатым мосткам на берегу Танн. Взрослый, пожалуй, лишь с трудом смог бы там протиснуться, но для Майи он был достаточно просторен.
— Вон там живет мой джинн, — сказала она, указывая в глубь прохода.
— Правда? — Я улыбнулась. — У тебя есть джинн?
— Угу. И он обещал мне три желания.
— Да ну? И как же его зовут?
— Фокси!
— Как мило.
Я не выдержала и рассмеялась. Эта малышка так напоминала пятилетнюю Анук — такая же живая мордашка и сверкающая улыбка! И она точно так же с наслаждением шлепает по лужам в своих сапожках цвета розовой жвачки. Анук, моя маленькая странница! Я помню, как однажды она явилась из лесу с кроликом по имени Пантуфль, которого, впрочем, могли тогда видеть лишь немногие избранные.
— Малыши, выдумщики, — сказала Жозефина.
— Пилу очень хорошо играет с Розетт. Можно подумать, она его сестренка.
Жозефина улыбнулась. Она всегда загоралась, стоило хоть раз упомянуть Пилу.
— Вот и ты уже поняла, какой он замечательный. Он такой милый-милый! Теперь ты понимаешь, почему я так поступила? Я и мысли не допускала, чтобы делить его с Полем. Ты ведь сама знаешь, какой он, Поль: он сразу постарался бы забить мальчику голову своими дурацкими идеями.
Да, скорее всего, именно так он бы и сделал, подумала я. Но все же этот мальчик — единственный сын Поля. Кто знает, как его могло бы изменить отцовство?
Жозефина по выражению моего лица догадалась, что меня обуревают сомнения, и неуверенно спро-сила:
— Ты все-таки думаешь, что я поступила непра-вильно?
— Да нет, но я…
— Я понимаю, — сказала она. — Меня тоже порой мучают подобные мысли. Особенно когда я чувствую себя слабой. А когда я чувствую себя сильной, то сразу гоню такие мысли, потому что Пилу заслуживает гораздо лучшего отца, чем Поль-Мари.
— Ты говорила, что вся твоя жизнь переменилась благодаря Пилу. Но неужели и Поль не заслуживает такой возможности?
Жозефина упрямо покачала головой.
— Ты же знаешь, какой он. Никогда он не переменится!
— Меняться способен любой человек, — возра-зила я.
Мы пошли дальше, и я вдруг подумала: а вдруг Жозефина права? Ведь некоторых людей действительно не переделаешь. Но, с другой стороны, как тяжела, должно быть, для Поля-Мари вынужденная необходимость жить в одном доме с мальчиком, которого он считает сыном своего соперника. Я вспомнила яркие недобрые глаза Поля, затаившуюся в складках его рта безнадежную ярость. Он похож на зверя, думала я, на зверя, угодившего в западню и свирепо щелкающего зубами, когда кто-то осмеливается подойти слишком близко. Конечно, я не настолько наивна, чтобы поверить, будто такой человек, как Поль-Мари, способен растаять, узнав, что у него есть сын. Но разве он не заслужил, чтобы ему дали хотя бы один, самый последний шанс? И что сотворила эта ложь с самой Жозефиной?
