Потом на площади появился уже знакомый мне мальчик в майке с «Королем Львом»; за ним по пятам следовала его косматая собака. Они обогнули церковь и остановились у фонтана.
Розетт издала радостный клич:
— Пилу!
Жозефина рядом со мной так и застыла, глядя на них, а я пояснила с улыбкой:
— Это моя маленькая Розетт. Ты с ней скоро познакомишься. Ну а мы с Пилу уже знакомы.
На мгновение — или мне это показалось? — в глазах Жозефины мелькнул испуг. Затем ее выражение лица смягчилось.
— Чудесный мальчишка, правда?
Я кивнула и сказала:
— Розетт тоже так считает.
— А той женщине он не нравится, — сказала она, метнув взгляд в сторону бывшей chocolaterie. — Он как-то раз попробовал с ее дочкой поговорить, так эта особа на него накричала! А он всего лишь проявил дружелюбие.
— Возможно, дело в собаке? — предположила я.
— С чего бы это? Влад никому ничего плохого не сделал. Ох, до чего мне надоела вся эта толерантность! Меня тошнит от необходимости проявлять понимание! Меня тошнит от этой женщины, которая смотрит на меня свысока только потому, что у моего сына есть собака, и я не покрываю голову платком, и в кафе у меня подают алкогольные напитки… — Жозефина буквально заставила себя замолчать. — Извини, Вианн. Забудь, что я тут наговорила. Это просто потому… Знаешь, когда я снова тебя увидела… — Глаза ее наполнились слезами. — Мы ведь так давно не виделись! Я так по тебе скучала!
— Я тоже по тебе скучала. Зато сейчас ты…
— Да, зато сейчас я достаточно постарела, — она нетерпеливым жестом смахнула слезы с ресниц, — и уже вполне способна сообразить, что нечего распускать нюни из-за того, что было когда-то! Ну что, выпьешь еще café-crème?
[33]
За счет заведения. Или ты предпочла бы шоколад?
Я покачала головой и сказала:
— У тебя тут просто замечательно.
— Правда? Мне тоже нравится. — Она огляделась. — Удивительно, как несколько мазков краски и капелька воображения оказались способны все тут преобразить. Помнишь, каким это кафе было раньше?
Я помнила: пожелтевшие от грязи беленые стены, замызганный пол, застарелый запах дыма, казалось въевшийся во все. Теперь стены были заново побелены и сверкали чистотой; на террасе и на подоконниках цвели в горшках красные герани. А почти всю дальнюю стену, ярким пятном выделяясь на ней, занимала большая абстрактная картина…
Жозефина заметила, что я смотрю на эту картину, и с гордостью пояснила:
— Это Пилу нарисовал. Как тебе?
По-моему, здорово. Я так ей и сказала. А заодно поинтересовалась, почему она еще ни слова не сказала об отце Пилу. Но думала я при этом о моей маленькой Розетт, которая тоже очень хорошо рисует и карандашами, и красками…
— Ты ведь снова замуж так и не вышла? — спро-сила я.
Некоторое время она молчала. Потом светло мне улыбнулась и сказала:
— Нет, Вианн. Так и не вышла. Однажды, правда, мне показалось, что я могла бы выйти, но…
— Так кто же отец Пилу?
Она пожала плечами.
— Ты мне как-то сказала, что Анук — только твоя дочь и больше ничья. Ну так вот — мой сын тоже только мой и больше ничей. Нам с детства внушали мысль о том, что где-то на свете есть наша половинка, наш сердечный друг и он ждет нас. Пилу и есть мой сердечный друг. Зачем мне кто-то еще?
Она не совсем ответила на мой вопрос. Но я сказала себе: ничего, время еще есть. Просто мне когда-то показалось, что Ру вполне может влюбиться в Жозефину; а потом Пилу сказал, что его отец был пиратом; а потом еще и карты у меня плохо легли; однако все это отнюдь не значит, что Ру непременно должен быть отцом Пилу. Даже несмотря на то, что о Ру Жозефина не упомянула ни разу. И меня ни разу не спросила, как там Ру…
— Так, может, вы с Пилу придете к нам в воскресенье? Мы бы вместе пообедали, я бы постаралась что-нибудь такое приготовить — оладьи, сидр, сосиски, как когда-то на стойбище речных крыс.
Жозефина улыбнулась.
— С удовольствием! А как там Ру? Он тоже с вами приехал?
— Нет, он остался в Париже наш плавучий дом сторожить, — сказала я.
Уж не разочарование ли сквозило в том, как она от меня отвернулась? Уж не ускользающий ли отблеск розового мелькнул и спрятался среди остальных цветов ее ауры? Нет, не следует мне шпионить за собственной подругой! Но просто так сдаваться совсем не хотелось. У Жозефины была какая-то тайна, которая отчаянно стремилась быть раскрытой. Вопрос только в том, действительно ли я сама так уж хочу узнать, что скрывает моя подруга. Или же лучше мне — собственного спокойствия ради — попросту похоронить воспоминания о прошлом?
Глава десятая
Четверг, 19 августа
Я провел этот день у себя в саду, пытаясь забыть неприятную утреннюю сцену в бывшей chocolaterie. Я уже предупредил Люка Клермона, чтобы он туда не приходил, хотя мы еще вчера об этом договорились; сказал, что Инес Беншарки, видно, сама намерена заняться ремонтом. Но, по-моему, он примерно уже догадался, что там могло произойти.
Будь проклята эта женщина! Будь проклят этот мальчишка Люк! Теперь новость разнесется по всей нашей деревне. И очень скоро обо всем узнает отец Анри Леметр, а затем и сам перескажет столь интересную историю епископу. Интересно, много ли времени понадобится им на то, чтобы официально сместить меня с поста и перевести в другой приход или же, еще хуже, заставить меня навсегда покинуть церковь?
В общем, я до самого вечера копался в земле под жарким солнцем, примерно каждые два часа делая короткую передышку, чтобы выпить холодного пива; но хотя тело мое к концу рабочего дня буквально ныло от усталости, в душе по-прежнему царило то же смятение, что и утром.
Да и сплю я в последнее время плохо. Честно говоря, я никогда особенно хорошо не спал. Но теперь мне становится все труднее уснуть, да и просыпаюсь я зачастую часа в четыре-пять утра, весь мокрый от пота, совершенно разбитый, и чувствую себя еще более усталым, чем с вечера. Физическая работа, впрочем, иногда помогает. Но только не на этот раз. После целого дня возни с землей на жаре я смертельно устал, но голова по-прежнему работала ясно, и в ней прямо-таки роились мысли, предлагая самые различные варианты выхода из сложившейся ситуации.
В час ночи я оставил тщетные попытки уснуть и решил немного прогуляться. Возможно, в течение дня я выпил несколько больше пива, чем следовало, но так или иначе, у меня разболелась голова. Да и ночь была такой прохладной, зовущей.
Я быстро оделся — майка, джинсы. (Да, и у меня есть джинсы! Я надеваю их, работая в саду, или выполняя работу по дому, или отправляясь на рыбную ловлю.) Я знал, что никто меня не увидит. Кафе закрыто. А жители Ланскне обычно встают рано, так что и спать ложатся соответственно.
