Какая-то женщина пересекла улицу прямо перед нами; следом за ней шла девочка. Лица ее я разглядеть не успел, ибо она тут же отвернулась, но ее выдали руки в черных перчатках. Да, это была она, та самая женщина в черном, что поселилась в бывшей chocolaterie. Впервые после того пожара, чуть не пожравшего весь дом, мне довелось ее увидеть, и я обрадовался этой встрече: мне хотелось убедиться, что о ней есть кому позаботиться.
— Мадам, — сказал я, галантно поклонившись, — надеюсь, у вас все в порядке…
Но она на меня даже не взглянула. Как всегда, с головы до ног закутанная в черное покрывало, она оставила у себя на лице лишь узкую щель — точно в почтовом ящике; видимо, туда мне и следовало опустить сочувственные слова. Девочка тоже вела себя так, словно меня не слышит, и лишь глубже прятала голову под складки хиджаба, полагая, что так оно безопасней.
— Если вам понадобится помощь… — безнадежно продолжал я, но женщина уже не слушала; пройдя мимо меня, она нырнула в переулок. К этому времени муэдзин уже перестал завывать, и бульвар быстро заполняла толпа верующих, направлявшихся в мечеть.
Одного из них я узнал. Уже на пороге мечети он остановился и обернулся; это был Саид Маджуби, старший сын старого Маджуби и владелец пресловутого спортзала. Саиду было чуть больше сорока. Он носил бороду и традиционную длинную рубаху, а на голове — шапочку. Улыбался он крайне редко; вот и теперь он смотрел на меня без улыбки. Я поздоровался и поднял в знак приветствия руку.
Он не ответил. Несколько мгновений он просто смотрел на меня, потом двинулся к нам с важным видом на негнущихся ногах — точно петух, готовый к драке.
— Что вы здесь делаете? — раздраженно спросил он.
Я был удивлен этим вопросом и сказал, пожав плечами:
— Я здесь живу.
— Вы живете за рекой! — возразил Саид. — И если желаете себе добра, так там, за рекой, и оставайтесь!
Услышав, что Саид говорит на повышенных тонах, рядом остановились еще двое мужчин. Они тут же заговорили с Саидом по-арабски — по-моему, это больше всего было похоже на торопливый стук пишущей машинки; во всяком случае, для меня в этих звуках не содержалось ни малейшего смысла.
— Не понимаю, — сказал я Саиду.
Он лишь мрачно на меня глянул и еще что-то сказал по-арабски. Успевшая собраться вокруг нас кучка мужчин выразила ему одобрение точно таким же стуком пишущей машинки. А сам Саид вдруг шагнул к нам, и я почти физически ощутил бушевавшую в нем ярость. Теперь арабская речь звучала совсем враждебно, даже агрессивно. Смешно, но я вдруг отчетливо почувствовал, что Саид вот-вот меня ударит.
И тут вперед вышла Вианн. Я в этот момент о ней почти позабыл. Анук настороженно следила за происходящим, стоя у матери за спиной. Розетт играла в ближайшем переулке — охотилась на тени.
Я хотел сказать Вианн, чтобы она лучше держалась в стороне — Саид был настолько разгневан, что вряд ли его остановило бы, что рядом женщина с двумя детьми, — однако именно ее присутствие, как ни странно, его и утихомирило. Не сказав ни единого слова, не выказав ни малейшего намерения хотя бы коснуться его, Вианн лишь слегка шевельнула пальцами — это был какой-то неведомый мне умиротворяющий жест, — и Саид вдруг осторожно отступил от нее на шаг; судя по лицу, он был явно смущен.
Неужели он понял свою ошибку?
Или она что-то ему шепнула?
Если и шепнула, то я ничего не расслышал. Так или иначе, атмосфера, явно грозившая насилием, разрядилась. Инцидент — если он вообще имел место — был исчерпан.
— Пожалуй, нам следует поскорее уйти отсюда, — сказал я Вианн. — Простите. Не надо мне было вас сюда приводить.
Она улыбнулась.
— Разве это вы меня сюда привели? Вспомните: ведь это я захотела посмотреть, в каком состоянии домик Арманды.
Да, конечно. Я и забыл.
— Он давно пустует, — сказал я. — Но по-прежнему принадлежит этому мальчику, Люку Клермону. Люк так и не захотел его продавать; с другой стороны, сам он, по-моему, там жить не собирается.
Вианн задумчиво посмотрела на меня и спросила:
— Как вы думаете, он позволит нам несколько дней пожить там? Мы, разумеется, сами обо всем позаботимся, и в доме все приберем, и сад приведем в по-рядок…
Я пожал плечами.
— Наверное, позволит. Однако…
— Вот и хорошо, — тут же сказала она.
Просто решила — и все. Словно никуда и вовсе не уезжала. Я не выдержал и улыбнулся — а я совсем не из тех, кто так уж часто и легко улыбается.
— Вы, по крайней мере, хоть на дом сперва посмотрите, — сказал я ей. — Может, он совсем развалился?
— Он не развалился, — сказала она.
Я, собственно, и сам так думал. Люк Клермон никогда бы не допустил, чтобы дом его любимой бабушки превратился в руины. Мне оставалось только покориться.
— Арманда обычно оставляла ключи от входной двери под цветочным горшком во дворе. Возможно, они и теперь там лежат, — сказал я.
Я отнюдь не был уверен, что стоит поощрять желание Вианн Роше «несколько дней пожить» в Ланскне, но оказался не в силах противиться тайной надежде на то, что она, возможно, останется здесь навсегда.
Ее мои слова, похоже, ничуть не удивили. Возможно, вся ее жизнь складывается именно так: решения всех бед и проблем всегда находятся сами и сами предлагают себя — как и люди, что стремятся завоевать ее расположение. Вот только мои нынешние беды и проблемы чересчур запутанны; они похожи на комок колючей проволоки, внутри которого я оказался: стоит чуть шевельнуться, и тут же поранишься в кровь. И возможно, подумал я, первые кровавые раны я получу уже во время этой маленькой интерлюдии. Да, пожалуй, это вполне возможно.
А Вианн Роше вдруг улыбнулась и сказала:
— Теперь еще один, последний вопрос…
Я лишь молча вздохнул.
— Любите ли вы персики?
Глава одиннадцатая
Воскресенье, 15 августа
Les Marauds. Вот где начинаются все беды. Именно в Маро все и началось. Именно в Маро я впервые встретилась с Армандой, проходя мимо ее маленького домика. Именно оттуда для жителей Ланскне всегда проистекают всякие неприятности: там причаливают к берегу Танн суденышки речных крыс; там в зарослях прибрежного тростника моя Анук любила играть с Пантуфлем. Именно сюда Арманда велела мне приехать снова, если, конечно, я ее тогда правильно поняла.
Там, под стеной моего дома, раньше росло персиковое дерево. Если вы приедете летом, то персики наверняка уже созреют, и их нужно будет собрать.
Дерево стояло на прежнем месте — старое персиковое дерево с затвердевшими от старости ветвями, с длинными узкими, как кинжал, опаленными солнцем листочками. И Арманда оказалась права — персики совершенно созрели. Я сорвала три штуки, еще теплые от солнца и покрытые нежным пушком, точно головка младенца. Один персик я протянула Анук, второй — Розетт. А третий персик предложила Рейно.
