В общем, вышло клево — по-моему, это самое подходяще слово.
Тела Инес и Карима Беншарки полицейские обнаружили только в понедельник. Инес по-прежнему обнимала сына; руки ее так и остались сомкнутыми в этом последнем яростном объятии, а ее обгоревшая черная абайя окутывала их обоих, как саван. Жозефина рассказала мне историю Инес. Ах, отец, как жаль, что я раньше всего этого не узнал! Как жаль, что я так и не увидел ее лица!
Сам я трое суток пребывал между жизнью и смертью. Пневмония, обезвоживание организма и чудовищное переутомление взяли свое — я пребывал в беспамятстве, бредил, и мною весьма энергично занимались наш деревенский доктор Кюсонне и Жозефина, которая с самого начала почти от меня не отходила.
По ее словам, все это время в дом непрерывным потоком шли люди. Некоторых я смутно помню, например Гийома Дюплесси, Шарля Леви, Люка Клермона и Алису Маджуби. Из Маро тоже многие приходили, причем с подарками — обычно чем-то съестным. И, разумеется, постоянно заходила Вианн Роше — то с кувшином горячего шоколада, то с горстью mendiants,
[65]
то с банкой персикового джема, но обязательно с улыбкой, похожей на летний рассвет.
— Как вы, месье кюре?
Я улыбнулся. (Да, я уже почти научился улыбаться.)
— Ничего, скоро поправлюсь. Хотя для этого мне, возможно, понадобится ваш шоколад.
Она одобрительно на меня посмотрела:
— Хорошо, я непременно постараюсь.
— Как Дуа?
Она пожала плечами.
— Теперь нужно только время. Она сейчас у Аль-Джерба, они все о ней заботятся.
— Прекрасно. Они очень хорошие люди. А как вы?
— Думаю, мы, скорее всего, пробудем здесь еще неделю. Дождемся, по крайней мере, когда вы снова встанете на ноги.
Этого я никак не ожидал.
— Зачем же ради меня?..
Снова эта улыбка.
— Да я и сама не знаю. Наверное, начинаю к вам привыкать.
Она сунула руку в карман и вытащила какой-то предмет. Я ожидал увидеть очередную шоколадку, но на ладони у Вианн лежала одна-единственная сухая персиковая косточка.
— Это последний персик из нынешнего урожая Арманды, — сказала она. — Я собиралась посадить эту косточку у нее на могиле. А потом вспомнила ваш садик — у вас ведь, кажется, нет ни одного персикового дерева?
— Нет.
— В таком случае посадите эту косточку у себя в саду. Рядом со стеной дома, где больше солнца. Возможно, пройдет несколько лет, прежде чем она даст первые плоды, но если хватит времени и терпения… Кстати, в Китае персик является символом вечной жизни, вы знаете?
Я покачал головой.
Я взял у нее персиковую косточку; мне не хотелось говорить, что вскоре, вполне возможно, меня здесь уже не будет и я не увижу, как растет это деревце. В конце концов, даже мой дом принадлежит церкви, а положение у меня весьма шаткое. Сегодня мне позвонил епископ — трубку взяла Жозефина — и сказал, что завтра хочет заехать, поскольку нам с ним необходимо кое-что обсудить. Полагаю, отец Анри Леметр уже поведал ему собственную версию произошедшей со мной истории. Нет, я не жду письменного подтверждения. Хотя имя мое теперь полностью очищено, сомневаюсь, что это окажет сколько-нибудь существенное воздействие на решение высших властей. Я опозорил церковь, я не подчинялся приказам епископа, из-за меня возникли трения между двумя общинами. Мне нет оправдания, я виновен во всех своих прегрешениях. Однако…
Пока я пребывал в «чреве кита», у меня было вполне достаточно времени, чтобы как следует пораскинуть мозгами. Вспомнить, что действительно важно. Понять, где я хочу быть. И я осознал, что Ланскне для меня — гораздо больше, чем просто приход. Я не смогу уехать отсюда, даже если епископ, что весьма вероятно, попросит это сделать. И если из-за этого мне придется отказаться от церкви, значит, так тому и быть. Да, отец мой, я все начну сначала. Возможно, воспользуюсь своими плотницкими навыками, или займусь садоводством, или стану учителем. Мне пока трудно все это себе представить, но ты же знаешь, я никогда не отличался развитым воображением. И все же это мне гораздо легче представить, чем вступление в должность в другом приходе.
Жозефина говорит, что в церкви Святого Иеронима все обо мне скучают. После случая с Владом отец Анри больше там не появлялся. И колокола молчат с прошлой субботы, и мессу с тех пор никто не служит. Возможно, отец Анри ждет моего отъезда. Возможно, епископ велел ему держаться подальше от Ланскне, пока я еще здесь.
Уже сгустились сумерки, встает луна. Лежа в постели, я хорошо ее вижу — я ведь сплю с распахнутыми ставнями. Темноту я никогда не любил, а после пребывания в «чреве кита» стал, похоже, любить ее еще меньше. И когда я просыпаюсь среди ночи после короткого неспокойного сна, мне хочется видеть звезды.
Слышно, как за дверью ходит Жозефина. Что бы я ей ни говорил, ничто не может убедить ее надолго меня покинуть и уйти домой. Впрочем, она уходит — примерно на час, чтобы повидать Пилу и проверить, как идут дела в кафе; пока что там хозяйничает Поль, и — видимо, для разнообразия — ведет себя вполне разумно. Возможно, это должно меня удивлять. Но после того, что случилось в Маро, меня, похоже, мало что удивляет. На самом деле люди далеко не всегда такие, какими кажутся, даже такая развалина, как Поль-Мари; так что он в один прекрасный день нас еще удивит.
На столике возле моей кровати лежит персиковая косточка, которую подарила мне Вианн. Как это на нее похоже — сделать такой подарок; ведь сама она никогда подолгу не живет на одном месте и не может увидеть, как прорастает посаженное ею семя. Вечная жизнь? Ну, мне-то она явно не суждена. Луна уже в последней четверти; на том берегу Танн разносится вечерний призыв к молитве. Но здесь, в реальном мире, он для меня больше не звучит как угроза. Свои страхи я оставил там, в «чреве кита», как и множество других вещей. Сомневаюсь, правда, что стал от этого лучше. Но внутренне я, пожалуй, действительно стал иным, хотя кое-что я еще только начинаю познавать — осторожно, словно человек, пробующий кончиком языка то нежное местечко во рту, откуда только что удалили больной зуб.
Не могу с уверенностью сказать, как именно это произошло. Но то, что началось с Вианн Роше, завершилось Инес Беншарки. И сегодня, впервые за семь дней, я точно знаю, что ночью непременно усну, а когда проснусь, на небе будут сиять звезды.
Глава четырнадцатая
Четверг, 2 сентября
Этим утром я все же поднялся с постели, презрев приказания Кюсонне и неодобрение Жозефины, и был потрясен тем, до чего же все-таки ослаб. Мне потребовалось невероятно много времени, чтобы привести себя в порядок, но ведь епископ приезжает к нам не каждый день. И у меня не было ни малейшего желания беседовать с ним, пребывая в горизонтальном положении.
