Его призыв тут же подхватил целый хор голосов. Но второй хор — уже на арабском — ответил с противоположной стороны переулка. Кто-то швырнул камень.
— Vive la France!
— Allahu Akhbar!
Само страшное во время подобных столкновений — это та скорость, с которой они способны развиваться до полной неуправляемости, и одуряющее воздействие разбуженной взаимной ненависти, которая каждого вовлекает в свой водоворот. Позже я слышала немало историй о том, что случилось в тот день; понизив голос, со стыдом на лице, люди рассказывали о полученных пинках, толчках и оскорблениях, о разбитых окнах, о перевернутых урнах и мусорных баках, о кражах, о бессмысленном ущербе, нанесенном чьей-то частной собственности. Точно чайки над остовом дохлой рыбины, старательно выклевывающие то, что еще осталось на костях, эти творцы слухов, как всегда, неутомимо плели свою паутину. Рейно зверски убит — разумеется, «магрибцами». Рейно сошел с ума и сам кого-то убил. Рейно, защищаясь, нечаянно убил какого-то араба, а в отместку «магрибцы» похитили французскую девушку и держат ее в спортзале. Речные крысы заодно с магрибскими торговцами и поддерживают их. Рейно пытался подложить в мечеть бомбу и был задержан до прибытия полиции. Слухи становились все нелепее и разнообразнее, причем с обеих сторон. Слоганы реяли над толпой, как знамена:
— Allahu Akhbar!
— Vive la France!
В Ланскне нет собственной полиции. Она там никогда и не требовалась. Неприятности уголовного характера возникают здесь настолько редко и бывают столь незначительными, что возникший конфликт вполне способен урегулировать обычно местный священник. Но даже если бы отец Анри в тот день и оказался возле спортзала, я очень сомневаюсь, что он стал бы вмешиваться. А вот Франсис Рейно, возможно, знал бы, что делать. Рейно вполне способен, выказывая неповиновение закону и нарушая правила политкорректности, раздавать оплеухи, хватать за шиворот, сыпать направо и налево оскорблениями и невероятным количеством обязательных «Aves». Но Рейно исчез, а отец Анри отправился в Пон-ле-Саул читать проповедь.
Из толпы полетел еще один камень; на этот раз он попал в того, кто стоял передо мной. Молодой человек пошатнулся и схватился рукой за голову: между пальцами у него текла кровь.
— Вонючие магрибцы! Убирайтесь отсюда!
— Французские свиньи! Все вы — сукины дети!
Я попыталась все же пробиться в зал, но путь мне преграждало слишком много мужчин. Тот человек, в которого попал камень, выглядел явно поколебленным в своем упорстве; по щеке у него струилась кровь; однако на помощь к нему устремилась новая порция его сторонников. В воздухе просвистел еще камень, и где-то высоко на стене вдребезги разлетелось окно.
Кто-то проталкивался ко мне сквозь толпу, и вскоре над ухом у меня раздался знакомый голос.
— Что тут происходит? — спросил Ру.
— Где дети? — в ответ спросила я.
— Я их оставил на судне. С ними все в порядке. Что за дурацкие слухи насчет Рейно?
У меня за спиной, где-то на бульваре, сквозь все усиливающуюся какофонию звуков вдруг пробился какой-то жуткий вой. Высокий, пронзительный, какой-то улюлюкающий, совершенно фантастический, проникающий прямо в душу. Я слышала нечто подобное в Танжере — во время похорон и демонстраций. Но услышать такое в Ланскне…
— Рейно в подвале под этим залом, — быстро сказала я Ру. — Мы должны вытащить его оттуда.
— Должны? — переспросил он. — С каких это пор ты взяла на себя ответственность за Франсиса Рейно?
— Пожалуйста, Ру, — я изо всех сил старалась перекричать усиливающийся шум толпы, — помоги мне! Мне одной не справиться. А позже я все тебе объ-ясню…
И тут на пороге зала возникла знакомая фигура. Как всегда в белоснежных одеждах, бородатый и неулыбчивый, Саид Маджуби смотрел на нас с выражением каменного презрения на лице.
— Вы грубейшим образом нарушаете закон. Что вам здесь нужно?
Инес, как оказалось стоявшая рядом со мной, попыталась объясниться с ним по-арабски. Я сумела уловить в ее речи только имя Карим, но больше ничего. Потом она шагнула к Саиду, но он грубо ее оттолкнул, рявкнув:
— Убирайся отсюда, шлюха!
В ответ Инес влепила ему звонкую пощечину.
Я почувствовала, что Ру со мною рядом ожил и вот-вот ринется в бой; стараясь его удержать, я положила руку ему на плечо.
А Саид тупо смотрел на Инес, и удивление на его физиономии постепенно сменялось гневом. На его щеке у него краснел отчетливый отпечаток руки Инес. Затем Саид с угрожающим видом шагнул к ней, и Ру тут же двинулся ему наперерез. На мгновение их взгляды пересеклись. Саид первым опустил глаза и сказал:
— Учти, эта женщина — сущий яд. Ваши ничего о ней не знают, а я прекрасно знаю, что она собой представляет. И почему прячет свое лицо. Не из благочестия, а от стыда…
С этими словами он метнулся вперед и, дернув за тесемки чадры, сорвал ее с Инес. Теперь всем стала видна ее ужасная «улыбка», которую я видела всего несколько минут назад в chocolaterie…
Несколько секунд ничего не происходило. Все словно застыли. Толпа, обладая определенной кинетической энергией, обладает и инерцией, а потому ей, подобно кружащей стае птиц, нужно какое-то время, чтобы сменить направление. Инес тоже замерла без движения, по-прежнему стоя лицом к Саиду и не делая ни малейшей попытки прикрыть лицо руками или вернуть на место упавшее покрывало. Так что Саид с приятелями имели полную возможность испытать на себе воздействие чудовищной «смайли».
— Стыд? — сказала наконец Инес. — Так вот что ты во всем этом увидел? Мой сын обвел тебя вокруг пальца, выставил полным дураком. Да-да, мой сын. А ты ведешь себя как последний дурак и даже хуже. Это твои глаза он закрыл покрывалом. Заставил тебя отказаться от родной дочери. Как ты думаешь, почему девочка убежала из дома? Почему пыталась покончить с собой? Почему искала помощи у чужих людей — да, даже у священника кюффаров! — а не в собственной семье?
Саид нахмурился.
— Я не понимаю…
— Да нет, по-моему, все ты отлично понимаешь! Ты что-то там говорил о стыде? Стыдно, когда мужчина верит, что, даже вожделея женщину, всю ответственность за это должен возложить на нее. Только дурак способен поверить, что столь жалкими оправданиями можно разжалобить Аллаха. Твой отец, может, и упрямый старик, но он, безусловно, стоит десяти тысяч таких, как ты.
И тут Инес повернулась лицом к собравшейся в переулке толпе, и люди в первых рядах разом шарахнулись и отступили на шаг; остальным на это потребовалось на несколько секунд больше; по толпе словно волны пробегали, пока наконец не наступила полная тишина.
— Смотрите все на меня, смотрите, смотрите! — обращаясь к толпе, потребовала Инес. — Внимательно всмотритесь в мое лицо, ибо на нем печать жестокости, фанатизма и несправедливости. Печать лицемерия, вины и нетерпимости. Все эти свойства человеческой души не имеют отношения ни к религии, ни к расовой принадлежности, ни к цвету кожи. Преступление, совершаемое от имени Аллаха, не перестает быть преступлением. Неужели вы считаете себя лучше и выше Бога? Неужели думаете, что способны обмануть Его пустыми разговорами о «справедливости»?
